— Нет, — перебил его Верденфельс. — Я не хочу розысков, которые заставили бы меня прибегнуть к наказанию. Прекратите их.

— Я не понимаю такого бесконечного терпения! — воскликнул возмущенный Пауль.

Управляющий почувствовал необыкновенное облегчение. Приказание барона было ему по сердцу, он поклонился и вышел. Раймонд подошел к окну. Пауль несколько минут молча смотрел на него, потом, подойдя к нему, сказал умоляющим голосом:

— Раймонд, поедем лучше обратно в Фельзенек!

— Нет! Зачем?

— Затем, что ты изводишься в ежедневной борьбе со злобой и подлостью этого пастыря, подстрекающего всех против тебя. Да он и не скрывает, что всеобщая вражда к тебе вызвана им. От твоих благодеяний отказываются с оскорбительными насмешками; твои лучшие намерения каждый раз наталкиваются на препятствия, а когда узнают случайно, что ты дорожишь чем-нибудь, то этот предмет предательски уничтожают. Ты совершенно беззащитен против этих людей, всегда нападающих из засады. Даже я давно уехал бы, ты же, годами избегавший общения с людьми, изо дня в день переносишь их скверные выходки.

— Я дал себе слово на этот раз выдержать до конца. Мне было совершенно ясно, что значит борьба с Грегором Вильмутом.

— О, если бы этот священник хоть раз попал в мои руки! — с яростью воскликнул Пауль. — Я спросил бы у него, почему упал наш прекрасный кедр.

Раймонд покачал головой.

— Нет, Пауль, ты не прав, подозревая его в данном случае: это произошло помимо его ведома. Вильмут — жестокий, но прямодушный противник, мелочная и предательская месть не в его характере.

— Сомневаюсь. Пожалуй, ты назовешь прямодушным его отношение к нелепым сказкам, какие все рассказывают про тебя. Люди слепо верят ему, одного его слова достаточно, чтобы уничтожить смешное суеверие, связанное с твоим именем, но он не говорит этого слова и допускает, чтобы тебя принимали за олицетворение злого духа. Народ ведь так глуп, так бесконечно ограничен! Просто стыдно, что в наш век могут происходить подобные вещи.

Лицо молодого человека горело от возбуждения. Существовавшая прежде между ним и дядей отчужденность исчезла, и он горячо защищал Раймонда от упорной вражды, открыто принимая его сторону. Верденфельс чувствовал твердую опору в молодом человеке, к которому относился прежде с презрительным снисхождением, как к милому, но легкомысленному шалопаю. Таким Пауль и был в кругу своих итальянских друзей, где у него не было никакого дела. Но здесь, в тяжелой, угрожающей обстановке, все яснее вырисовывалась его настоящая, в сущности хорошая, честная натура. Конечно, любовь к Анне Гертенштейн тоже придала ему серьезности. Искренняя, идеальная любовь, хотя и оставшаяся без ответа, возвышала и облагораживала все существо молодого человека.

— Не решайся ни на что опрометчиво, — предостерег его барон. — Здесь все дело не в борьбе, а в выдержке; это — трудная задача для такого горячего характера, как у тебя. Уже не раз я просил тебя переехать в Бухдорф. Тебе труднее, чем мне, переносить все, что здесь происходит.

— Ты знаешь, что теперь я ни за что не оставлю тебя здесь одного, — сказал Пауль. — Ты ведь не собираешься удалить меня от себя силой?

— Нет, — устало улыбаясь, ответил Раймонд. — Если хочешь, оставайся, но мне было бы приятнее, если бы я знал, что ты в Бухдорфе.

Пауль пропустил последние слова мимо ушей.

— Ты поедешь сегодня верхом? — спросил он. — Я слышал, ты приказал оседлать Эмира. Могу я сопровождать тебя?

— К чему? Твоя заботливость совершенно излишня. Дело еще не дошло до насильственных действий против меня.

— Кто знает? Люди на все способны. Позволь мне поехать с тобой! Я буду у тебя точно к назначенному часу.

Раймонд больше не возражал, и молодой человек вышел из комнаты.

Оставшись один, без свидетелей, Раймонд сбросил маску спокойного равнодушия, которую так долго носил, и принялся молча ходить взад и вперед по комнате. Плотно сжатые губы и прерывистое дыхание выдавали, как он страдал от нападок, уже несколько месяцев продолжавшихся изо дня в день. Вильмут сдержал слово и не пытался смягчить враждебное отношение к «высокомерному», осмелившемуся сопротивляться его власти. Пауль был прав, говоря, что барон совершенно беззащитен, так как все нападки на него совершаются из-за угла. Никто не выступал против него открыто, однако вся деревня Верденфельс была в заговоре. Власть священника проявлялась здесь действительно с ужасающей силой, барон подвергся форменному отлучению от церкви, а прихожане издавна привыкли считать слово своего пастыря за выражение воли Божией. Немного утихнувшая ненависть прежних лет, сохранившаяся лишь в преданиях, теперь снова ожила и проявлялась в отвратительных действиях. Всех удивляло, когда барон пытался, как в важном деле, так и в мелочах, быть добрым гением окрестных жителей, когда он всюду, где были горе и нужда, протягивал руку помощи, и эту руку всегда отталкивали, а те немногие, которые охотно ухватились бы за нее, не смели решиться на это.

Один только раз попробовали крестьяне отказаться от безусловного повиновения Вильмуту — это случилось, когда речь зашла о мероприятиях для защиты, села от наводнения. Уже давно они были признаны необходимыми, но дело постоянно откладывалось за неимением средств для их выполнения, теперь крестьянам предлагали в дар то, чего они так страстно желали. Тогда в первый раз раздались голоса, утверждавшие, что совершенно безразлично, от кого идет помощь, если ее предлагают даром. В первый раз произошел горячий спор между прихожанами, которые прежде слепо подчинялись решению своего пастыря, но и здесь одержал верх Вильмут. Он доказал сомневающимся, что «подарок из милости» не нужен, что правительство должно помочь и поможет, и энергия, с какой он принялся за дело и сделал необходимые шаги, убедила крестьян, что их священник, как всегда, избрал верный путь. По приговору всего прихода предложение барона было отклонено.

Раймонд остановился перед портретом своего отца, и его взор еще более омрачился. Слово «отёц» не пробуждало в нем того чувства, которое обыкновенно связывается с этим именем; оно вызывало лишь воспоминания об одинокой юности, проведенной в суровом, рабском подчинении, без радости, без свободы. Потом наступило время отчуждения, когда сын бежал из отцовского дома, над которым словно тяготело проклятие и в который он возвращался на несколько дней только по приказанию отца, но даже и отцу не удавалось удержать его на более продолжительный срок. Наконец произошла катастрофа, когда накопившееся за много лет раздражение вырвалось наружу. Раймонд откровенно признался в своей любви и отстаивал свой выбор перед отцом, который в своем аристократическом высокомерии не хотел на него согласиться. Произошел разрыв, и Раймонд, уйдя, как отверженный и лишенный наследства, возвратился владельцем Верденфельса.