Я всегда считал репутацию Штрассера завышенной. Он был хорошим организатором, но всего лишь еще одной из нетевтонских личностей в партии. Он был похож на левантийского торговца. Но некоторые люди все же были о нем высокого мнения, и одним из них был Шпенглер. Я часто пытался свести Гитлера и этого великого историка, надеясь, что его олимпийская язвительность хоть немного поубавит гитлеровской напыщенности. Они и в самом деле встретились без моего участия, и я узнал об этом как-то в воскресенье, когда эта тема всплыла за обедом, устроенным Вагнерами в честь Гитлера в Байрейте. Я видел, что Гитлеру было неловко говорить об этом в моем присутствии, когда он изображал сонливость, чесал ухо и уверял, что Шпенглер высказывался только об условиях компромисса, что все его прошлое уж чересчур монархично и консервативно и что он не обладает пониманием расовых проблем. «Ганфштенгль, вам надо было быть там».

Я едва сумел сдержаться, потому что действительно хотел быть в этой беседе в качестве катализатора. На следующий день я позвонил Шпенглеру в Мюнхен, и он пригласил меня посидеть за кофе и сигарами. При встрече он показался мне совершенно высокомерным. Он считал, что Гитлер – странная личность, и завоевал мое сердце, разбив мифы Розенберга, на тему которых Гитлер, начав разглагольствовать, совершил ошибку. «У этой партии нет мозгов, Ганфштенгль, – жаловался он. – Это просто толпа дураков». Я попробовал завести разговор о генерале фон Эппе, который упоминался как возможный следующий президент. «Это невозможно, – фыркнул Шпенглер. – Это человек без идей, без способности принимать решение, это просто явный болван! Единственный, кто для меня привлекателен во всем этом движении, – Грегор Штрассер. По крайней мере, у него профсоюзное прошлое и чувство реальности».

Да, это, подумал я, достаточно мощная рекомендация, и, когда после моего возвращения в Берлин Никкербокер попросил меня организовать интервью со Штрассером, я это для него сделал. Произошел ужасный прокол. Никкербокер сумел достать какую-то книгу по экономике, опубликованную под именем Штрассера, в которой он внимательно прочел каждое слово, и прибыл с целым списком противоречий. После часа перекрестного допроса Штрассер вытирал пот уже вторым носовым платком и был вынужден отвечать резкостями: «Если вы перечитаете эту книгу, вы поймете, что я имею в виду». Как только Никкербокер покинул нас, Штрассер пришел в ярость и заявил, что, если я еще раз приведу подобного типа, он выкинет его из кабинета. Только потом один из близких к нему людей сообщил мне, что книга была написана каким-то подчиненным и что Штрассер знал о ней меньше, чем Никкербокер.

Первый признак грозящего отступничества Штрассера дошел до меня от Сефтона Делмера – разговаривая по телефону, мы обычно англизировали имена. «Хемпсток, – сказал Делмер, – передай своему боссу, что господин Стритер (т. е. Штрассер) заезжал к господину Криперу (т. е. Шлейхеру)». Я спустился вниз по лестнице в кабинет Гитлера с этой новостью. Он только мрачно промычал что-то, что всегда было наихудшим признаком. Много лет спустя я услышу от одного нашего друга, доктора X. Мартина, частного банкира в Мюнхене, штрассеровскую историю окончательного разрыва с Гитлером. Ссора произошла 8 декабря 1932 года в «Кайзерхофе», в Берлине. Нечего и говорить, что Геббельс присутствовал там и поддержал Гитлера.

В течение последующего года Штрассер придерживался мнения, что единственным решением для преодоления хаоса в Германии является вступление нацистов в нормальную правительственную коалицию. Он знал об антипатии Гинденбурга и Шлейхера к Гитлеру, особенно после инцидента с телеграммой Потемпа, в которой Гитлер одобрял убийство шахтера-коммуниста пятью нацистскими головорезами. В результате Штрассер был готов служить при Шлейхере вице-канцлером, оставив руководство партией на попечение Гитлеру. На встрече в «Кайзерхофе» они не достигли никакого соглашения; фактически, раскол между ними только расширился. Гитлер заявил Штрассеру, что тот – предатель дела партии, и, что у того единственный выход – застрелиться. Штрассер ответил на приглашение тем же самым.

На следующий день доктору Мартину случилось заехать к Штрассеру на квартиру на Тенгштрассе и услышать подробный рассказ о том, что произошло. Он обнаружил Штрассера спокойным и покорным, несмотря на его скорбные слова: «Доктор Мартин, я – человек, отмеченный смертью. Мы долго не сможем дальше видеться, и ради ваших собственных интересов я вас прошу больше сюда не приходить. Что бы ни случилось, запомните, что я говорю: с этого момента Германия находится в руках австрийца – прирожденного лжеца, бывшего офицера-извращенца и колченогого. И я вам говорю, последний – самый жуткий из них всех. Это Сатана в человеческом обличье».

Примерно в это же время я впервые познакомился с Риббентропом, очень поздно вошедшим в нацистскую иерархию. Он был другом графа Гельдорфа, руководителя отрядами CA в Берлине, к которому он втерся в доверие, посылая ящики с шампанским в камеру, когда Гитлера временно задержали. Я сблизился с ним, потому что у него была какая-то элегантность, он говорил по-французски и по-английски и казался на какую-то долю выше большинства этих сумасшедших меднолобых подле Гитлера. По крайней мере, он был и продолжал быть противоядием Розенбергу в области иностранной политики. Мое первое четкое воспоминание о нем связано с дворцом президента рейхстага, который Геринг занимал со времени июльских выборов. Гитлер был там вместе с Гутенбергом в библиотеке на первом этаже, пытаясь выбить из последнего больше денег, но без особенного результата, так что он спустился вниз совершенно измотанным. Он увидел меня и, как обычно, сказал: «Ганфштенгль, сыграйте мне что-нибудь!», так что я энергично занялся мелодиями из «Тоски», которые были у меня в голове, хотя пришлось начинать три раза, чтобы найти правильный ключ. Когда игра закончилась, ко мне подошел Риббентроп и высокопарно произнес: «Ганфштенгль, вы помогли фюреру преодолеть трудный час».

Верхний этаж отеля «Кайзерхоф» на Вильгельмштрассе к тому времени был почти полностью занят под боевой штаб нацистов. Не могу сказать, что из-за этого обстановка там улучшилась. Когда бы в отеле ни появлялось высшее руководство, чтобы перекусить, оно вело себя как толпа старых бродячих актеров и уличных музыкантов. Каждый хвастался своими успехами на недавних митингах и о том, как много букетов цветов ему преподнесли, или о своих успехах в борьбе с коммунистическими обструкционистами. Было страшно, как будто ты находишься в артистическом фойе какого-нибудь мюзик-холла. Берлин к тому же был территорией Геббельсов. У них была большая квартира на Рейхсканцлерплац на западе города, и однажды, когда Гитлер был убежден, что среди кухонного персонала полным-полно коммунистов, которые подкладывают яд в его еду, Магда Геббельс завоевала его сердце, приготовив изысканные маленькие вегетарианские блюда, которые доставили ему в отель в термосах-контейнерах.