Нет, Георг не испугался. Он хотел вылететь прямо сейчас.

– Итак? – спросил генерал и замолчал в ожидании.

– Я должен сразиться с Джонни! – отважно ответил молодой пилот. Он назвал англичанина по имени, а когда Георг так называл людей, его слова предназначались друзьям. Джонни по ту сторону фронта, возможно, и был другом, с тех пор как сделал вызов, – достойным другом и противником, своеобразным олицетворением рыцарства и чести.

Наш генерал резко взглянул на молодого пилота и спросил:

– Ты не желаешь переводиться?

– Нет! – ровным, твердым голосом ответил тот.

Тогда генерал вскочил на ноги и крикнул на Георга:

– Ты должен подчиняться приказам!

– Слушаюсь, господин генерал!

Сопротивление молодого пилота было сломлено.

Генерал взял Георга за руку и взглянул ему в глаза, но когда он заговорил, его голос звучал спокойно.

– Георг, дружище, я прекрасно понимаю твои чувства. Я испытываю то же, что и все вы. Но послушай, позволь мне, как старшему, сказать тебе, что так будет лучше. Кроме того, – повернувшись, добавил командующий своим обычным голосом, – я лично прослежу, чтобы обвинение военного суда было с тебя снято.

После этого наш генерал ушел, и больше мы никогда не видели его.

Как всегда бывает, когда снимают старого командира, новый изо всех сил старается проявить свои способности и показать, что подразделение теперь находится целиком у него в подчинении.

Так случилось и на этот раз. Тридцать первого декабря нас собрали всех вместе. Перед нами лежали стопки полетных карт, форм и приказов, и мы были обязаны подписать документ, который требовал от нас соблюдать строжайшую секретность и предусматривал смертную казнь за любые нарушения. Две тысячи германских истребителей и самолетов тактического назначения, так гласил приказ, должны были атаковать аэродромы в Бельгии и Северной Франции в первые часы Нового года, чтобы захватить неприятеля врасплох во время праздника. Атаку следовало проводить на уровне земли с применением крупнокалиберных пулеметов.

Со смешанными чувствами побрели по снегу в казармы пилоты.

Но когда из стоявшей неподалеку церкви послышался новогодний звон колоколов, мы поднялись из-за столов и осушили бокалы за успех предстоящей операции. Никто из нас не питал иллюзий по поводу сложности задачи, но в приказе ничего не было сказано о воздержании от спиртного. Мы хотели хотя бы еще раз получить удовольствие. Молодые предполагали, а старшие твердо знали, что на рассвете каждый третий или даже второй из нас расстанется с жизнью.

Шумная вечеринка продолжалась без перерывов. Мы танцевали, смеялись и пили до тех пор, пока вдруг Kommandeur жестом не приказал оркестру остановиться. Сладкие чувственные звуки саксофона стихли, а осоловелый барабанщик еще несколько секунд продолжал выбивать ритм. Наступила напряженная тишина. Каждый мог чувствовать неровный стук своего сердца. И каждый понимал, что грядущая операция могла означать конец для всех нас.

– Господа, – прозвенел в тишине голос командующего. – Сверим часы. Взлет через пятьдесят минут!

Оставив девушек, мы молча прошли к машинам. Не было никаких душераздирающих сцен. Разве что торопливые поцелуи или обмен взглядами, полными тоски.

Пока шестьдесят самолетов, припорошенных снегом, как на параде, стояли на поле аэродрома в ожидании, в комнате диспетчеров мы выслушали последнюю короткую речь командующего. Помещение было маленьким, и нам пришлось сгрудиться возле тактической карты, чтобы услышать план операции. Среди нескольких незнакомых летчиков, появившихся здесь вчера, я заметил детское лицо парнишки лет семнадцати – восемнадцати и подумал, что некоторые новые пилоты, которых Kommandeur привлек к этой операции, тоже не вернутся. Возможно, это не будет так заметно сразу. Незнакомые не воспринимаются как большая утрата. И все-таки я запомнил лицо паренька на случай, если он вдруг погибнет.

Джаз-оркестр в соседней комнате играл «Красные розы», и Фогель крикнул в открытую дверь:

– Почему бы вам не сыграть «Песню о погибших товарищах»?

Саксофонист растерянно взглянул на него и перешел на пьесу «Не волнуйся»; барабанщик едва не вывихнул руки, когда резко перешел на новый жаркий ритм.

Надев свои кожаные летные костюмы, мы стояли и нервно курили. Только Фогель и Майер 2-й пришли с обеда в странной смешанной форме. Эти двое забрались в самолеты в белых рубашках, лакированных туфлях и белоснежных перчатках.

– Если нам суждено остаться на той стороне, – весело крикнул неугомонный Фогель, – пусть томми узнают, что имели дело с благородными людьми. Да, они признают, что аббевилльские рыцари еще сильны. Как это на латыни?

«Икс минус тридцать». Настал момент вылета. Кинооператоры из «Вохеншау» ночью установили свои камеры возле самолетов наших самых искусных пилотов и сейчас были готовы при искусственном свете снимать редкие кадры массового вылета германских истребителей. Соседние эскадрильи, располагавшиеся в глубине нашей территории, уже направлялись на запад на небольшой высоте.