— И думаю, будет пацан, — деловито добавила бабка. — Пока я не уверена, но через месячишко скажу точно… Ну. иди, куда шла, Алетка, да не прыгай, как коза, ты теперь мать!

Она шустро заковыляла к колодцу, где уже начали собираться деревенские кумушки. Хотела бы я не знать, какая новость сейчас будет обсуждаться на все лады — да куда там! Пока Канга со свежей сплетней на кончике языка не добралась до жадных ушей наших баб, надо было убираться с глаз долой. И я двинулась в сторону леса, но грибы меня как-то вовсе не занимали.

– -

Мужики возвратились из Лашены без Отокара и не могли припомнить, кто ж это такой.

Конечно, я испугалась, но гораздо меньше, чем тогда, в пансионе. Один раз я уже вернула его — правда, мне потребовалось на это полгода, — значит, смогу и сейчас. Будем надеяться, что теперь я управлюсь быстрее…

Это заняло больше двух месяцев. Отокар не шел у меня из головы, он ныл у меня внутри, его имя слетало с моих губ по поводу и без — я постоянно теребила связывающую нас ниточку, как трогают лихорадку на губе. Но нужно было, вероятно, совпадение силы эмоций на обоих концах линии, а пока не совпадало. Мне казалось, что он, где бы он ни был, тоже должен все время беспокоиться, нервничать и тосковать, как я здесь — но, видно, этого было мало.

Время шло, и к душевной смуте добавилась смута телесная. И вовсе не утреннюю тошноту я имею в виду — она тоже допекала, но не так сильно, как ночные мои мучения. Мое тело томилось по Отокару едва ли не больше, чем душа. Я металась по постели, никак не могла найти удобного положения, потому что для обретения покоя нужны были его объятия, его руки, губы, жаркая тяжесть его тела — а его все не было и не было. Я просыпалась разбитая и усталая, поднималась с постели — и тут еще, чтобы жизнь медом не казалась, дитенок напоминал о себе позывами к рвоте.

Словом, маялась я. Дополнительная нервотрепка была — участливые соседки. Вся деревня, разумеется, знала о моем положении и с удовольствием обсасывала его со всех сторон; но кроме того, односельчане дружно забыли о существовании Отокара, что добавляло пикантности разговорам. Как же ты, молоденькая, безмужняя, бестолковая баргетка с руками, не к тому месту приставленными, будешь малого поднимать? Мой язык устал уже напоминать им о моем чудесном муже, ловком охотнике, красивом мужчине, который просто ушел далеко в лес и скоро вернется с большой добычей. Они кивали: да, конечно, совсем из головы вон, — иногда мне мерещилось, что и правда какое-то смутное воспоминание мелькает у них, но оно тут же исчезало, едва я замолкала.

Наконец однажды ночью, мечась в жарком и бесстыдном сне, зовя Отокара в голос, почти уже рыдая — я вдруг ощутила его рядом. Знакомые руки стиснули мои плечи, знакомое тело придавило меня к постели, знакомые губы накрыли мой стонущий рот и зашептали:

— Все, все, маленькая, я здесь, слышишь? Я вернулся, не плачь, я с тобой… — и, не открывая глаз, я обхватила его руками и ногами, он резко выдохнул, передвинулся, погрузился — глаза мои сами собой распахнулись, но ничего уже не видели, было только ошалевшее от наслаждения тело, дождавшееся наконец… Оно стонало, вскрикивало, вздрагивало, прижималось, ему все было мало — и он отзывался на каждый порыв моего истосковавшегося тела. Сколько это продолжалось — никто из нас не знал, наших сознаний там не было вовсе. Наконец мы распластались, обессиленные, сердца наши еще колотились, руки дрожали, дыхание сбивалось. Я уткнулась лицом ему в шею, запустила пальцы в его волосы. Он обнял меня и тихо спросил, едва ворочая языком:

— Что это было, Алька?

— Тайфун, наверное, — отозвалась я.

И мы уснули.

– -

Что уж такого было в этой богом забытой деревне Гнилушке — ума не приложу, но пронесшийся через нас тайфун не сдвинул ни на йоту привычной обстановки. Только варлянка под окном выбросила бутоны — это под зиму-то. А значит, я здесь не просто прижилась — пустила корни.

Мы лежали, обнявшись. Было раннее утро, еще темно-синее. Рука Отокара медленно скользила по моему телу. Я наслаждалась ощущением покоя и правильности, вернувшимся вместе с моим милым.

— Как давно, — тихо сказал он. — Мне кажется, я не касался тебя много лет.

— Ну, сегодня…

— До сегодня — много лет. Ты меня спасла на этот раз, Алевтина. Меня там чуть не съели. Я уже думал — все. И вдруг — ты, и я живой…

— Еще какой живой, — ответила я. — Тебя теперь двое.

Рука его продолжала неторопливое движение, потом вздрогнула, остановилсь. Легла на мой живот.

— Ты хочешь сказать…

— Канга говорит, будет мальчик. Пока ты не свалил куда-нибудь в Китай, подумай, как мы его назовем.

По-моему, Отокар забыл, как дышать. А когда вспомнил, притиснул меня так, что я пискнула. Чудо, что мы не оказались в Китае немедленно — но Гнилушка держала цепко.

Последующие часа два вышли очень бурными, хотя, пожалуй, на тайфун не тянули — так, небольшой шторм. Деревня Гнилушка с честью выдержала и это.

И когда мы выбрались из дома — я побежала проведать курятник, Отокар пошел колоть дрова — у забора уже торчала Канга, поводя из стороны в сторону любопытным носом.

— Здравствуй, Отокар, издалека ль вернулся? — завела она. Вот, пожалуйста, снова помнит его имя!