Следующей остановкой на нашем пути был Каварскас. Этот маленький городок был расположен на левом фланге дивизии. Я снова был батальонным адъютантом. Штаб батальона я разместил в скромном сельском доме бывшего литовского министра. Судя по всему, он был покинут жильцами совсем недавно. В библиотеке, наряду с книгами на иностранных языках, я обнаружил визитные карточки министров, дипломатов и коммерсантов из нескольких стран. Это были реликвии того времени, когда Литва являлась независимой республикой и еще не была присоединена к Советскому Союзу.

Поскольку нам удалось на время сдержать натиск противника, то вместе с капитаном Шнейдером мы решили осмотреть городок. Мы зашли в католическую церковь и застали там священника, который пригласил нас на обед. Старый господин угостил нас блюдом из жесткой как подошва говядины и твердых как камень клецок в простом молочном соусе. Еду подавала приветливая, высохшая от старости, экономка. На наш вопрос, собирается ли он бежать, священник ответил изумленным «нет». Он сказал, что Бог будет, как и прежде, помогать ему и что он остается со своей паствой.

Во второй половине дня, в соответствии с распоряжением тыловой администрации, все достигшие призывного возраста мужчины должны были собраться для отправки в Германию. Это делалось с целью недопущения их призыва в Красную Армию наступавшими русскими. Со слезами на глазах к нам подошел старый священник, который угощал нас обедом. Рядом с ним была молодая женщина. Он попросил Шнейдера отпустить своего «органиста», который только что вступил с этой женщиной в брак. Хотя Шнейдер и не имел на это полномочий, он вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул головой в знак согласия. Священнику было позволено забрать этого «органиста», а женщине своего мужа. В брошенной аптеке нашлось, что взять с собой для нашего батальонного медика. Для меня более важной находкой было стоявшее в доме аптекаря пианино. Как жаждущий, припадающий к воде, я сидел за инструментом и играл, в первый раз за несколько месяцев.

На следующий день давление противника усилилось. Атаковали сибирские стрелки. Дом министра был оставлен, потом взят снова при поддержке штурмовых орудий. Ночью мы ушли из этого городка. Деревянные дома горели, подожженные артиллерийским огнем противника. В небо поднимались клубы дыма. На фоне темного неба ярко светились желтые и красные языки пламени. Когда я, взяв курс на запад, выезжал на мотоцикле из города, то, несмотря на теплый вечерний воздух, почувствовал озноб. Бедный старый священник не выходил у меня из головы.

В Каварскасе, в первый раз за четыре недели, мы получили почту. Письма от матери, отца и Гизелы, которые следили за сводками Верховного командования, были наполнены тревогой за мое благополучие. Отец выражал надежду, что я не остался в Витебске. Он читал о боях в этом городе и вокруг него. Благодаря своему опыту, полученному в Первую мировую войну, он умел читать между строк.

2-й батальон 472-го полка находился не в прямом подчинении дивизии, а в распоряжении командира 7-го полка майора фон Гарна. 21 июля мы получили приказ отбить у противника деревню Пагиряй, которая была занята русскими за день до этого. К нам прибыл сам командир полка, чтобы лично возглавить атаку. В ней приняли участие и наши боевые товарищи, три машины из 232-й бригады штурмовых орудий. Я присоединился к майору Гарну и отправился вместе с ним проводить подготовку к атаке. Потом подъехали штурмовые орудия, и батальон вышел из леса по расходящимся направлениям. Я вместе с Гарном передвигался на первом штурмовом орудии до тех пор, пока огонь из танковых пушек и стрелкового оружия противника не заставил нас спуститься на землю. Деревня была взята с ходу.

Было видно, что русская пехота утратила тот порыв и решительность, который она проявляла в наступлении. Русские просто бежали. На въезде в деревню, через мост провалился тяжелый танк «Сталин». Экипаж выбрался из него и скрылся, прихватив с собой поспешно снятые оптические приборы. Вытащить из ручья огромную машину было невозможно, поскольку у нас не имелось для этого необходимых средств. Поэтому, чтобы вывести танк из строя, наши люди заложили подрывные заряды в пушку и рядом с мотором.

Для командного пункта батальона я использовал погреб под домом на краю деревни. Солдаты принесли туда соломы. Ситуация указывала на возможность немного поспать ночью в этой постели. В итоге случилось чудо. Я смог проспать 5 часов подряд.

В 5.00 из дивизии позвонил 2-й офицер Генерального штаба. Он спрашивал, где были те два солдата, которые должны были прибыть к нему в 5. 00, чтобы потом отправиться в Кенигсберг за каким-то гусеничным трактором.

Не понимая, о чем он говорил, я в свою очередь спросил его, каких солдат он имел в виду и что им надо было делать. Офицер Генерального штаба, тоже по фамилии Биндер, но Георг по имени, взорвался. «Вы что, с ума сошли, лейтенант, я разговаривал с вами ночью и отдал вам приказание!» В очень почтительной форме я заметил ему, что он все же ошибается. Мне удалось поспать, и я ни с кем не разговаривал. Я добавил, что, скорее всего, он разговаривал по телефону с командиром батальона. Рассердившись окончательно, он бросил трубку.

Через какое-то время мне позвонил с докладом телефонист ефрейтор Герменс, которого я называл Гермесом. Он сказал, что ночью звонили из штаба дивизии и спрашивали меня. Герменс соединил нас, и я представился. После этого 2-й офицер Генштаба приказал мне направить двух человек к 5.00 на командный пункт дивизии. Они должны были поехать в Кенигсберг для получения двух машин RSO, то есть Raupenschlepper-Osf, гусеничных тягачей. Телефонист сказал, что, находясь в полусонном состоянии, я отвечал на приказание совершенно не по-военному, с несколькими «да, да». Это привело к тому, что мой начальник несколько раз спрашивал: «Вы слышите меня, Шейдербауер? Лейтенант, вы меня слышите?» На это я отвечал «да, да», а потом положил трубку. «Гермес, черт возьми, тупица, ты знал, что я спал и не все сразу понял. Почему ты не разбудил меня как следует?» — упрекал я его по телефону. Бравый парень ответил: «А я подумал, что господину лейтенанту надо было немного поспать».