Теперь это превратилось просто в гонку со временем. Если энзимы действительно помогали, то они должны были переломить ситуацию через один-два месяца. А организм Трейи должен был избавиться от мертвых тканей в мозге, иначе давление от растущих или умирающих раковых клеток убьет ее.

Трейя выслушала все эти объяснения — именно в таких сухих выражениях, которые я и воспроизвел, — и даже глазом не моргнула. «Ну, если наперегонки, — сказала она, — значит, не будем останавливаться».

Когда мы вышли из кабинета, я думал, что Трейя как-то отреагирует, может быть, заплачет. Но она просто надела свой маленький кислородный аппарат, села в машину, улыбнулась мне и сказала: «Домой, Джеймс!»

Поскольку теперь Трейя жила на кислородном аппарате почти постоянно, в том числе и во время сна, нам пришлось присоединить его двадцатиметровой трубкой к большому контейнеру с кислородом. Теперь у нее в легких было около шестидесяти пятнышек (новые пятнышки или старые, распухшие из-за энзимов?); ее печень была воспалена и почти целиком заняла брюшную полость, сдавив кишечник (новая опухоль в печени или воспалительная реакция?); внутричерепное давление постепенно усиливалось; пять-шесть раз в день ей приходилось проверять уровень сахара в крови и делать инъекции инсулина; каждый день ей надо было принимать по сто двадцать таблеток, делать по шесть клизм, просыпаться посреди ночи, чтобы выпить еще таблеток и сделать еще клизму. И при этом каждый день она занималась на тренажере для ходьбы и проходила от трех до пяти километров в день — через плечо тянуласьТрубка с кислородом, а фоном играл Моцарт.

Ее врач был прав: в ней не было жалости к себе, не было ни грамма. Она не собиралась сдаваться, не собиралась себя щадить, не собиралась отступать ни на шаг. Смерти она не боялась — в этом я уже вполне убедился. Но и падать на спину и помирать она тоже не собиралась.

Мы говорили об очень известном дзенском коане, напоминавшем ее настрой. Ученик спрашивает мастера дзен: «В чем абсолютная истина?» — а мастер отвечает ему: «Иди вперед!»

Именно в этот период у нас с Трейей установилась подлинная психическая связь — и под словом «психическая» имеется в виду экстрасенсорная. Лично меня не особенно волнуют сами по себе паранормальные явления (понятие «психический уровень» я использую как термин, который обозначает первый уровень в транснерсональной сфере, — он может предполагать или не предполагать появление психических паранормальных явлений, но к самому термину это не имеет отношения). Я убежден, что они существуют, просто они мне не очень интересны и в любом случае имеют весьма слабое отношение к мистицизму как таковому, хотя шарлатаны придали всей этой сфере дурной оттенок. Поэтому я рассказываю обо всем этом с некоторой неохотой.

На тот момент вся моя энергия, все мое время без остатка были отданы Трейе. Я начал заранее чувствовать, что ей нужно, причем настолько, что интуитивно ощущал ее потребности еще до того, как она успевала о них сказать и даже, как утверждала она сама, подумать. «Ты не мог бы сварить мне яйца всмятку?» — «Они уже варятся, милая». — «Сегодня мне надо семнадцать кубиков инсулина». — «Они вот здесь, у твоей ноги». Примерно так. Мы оба это замечали, говорили об этом. Возможно, это была просто цепочка молниеносных подсознательных логических умозаключений — стандартное реалистическое объяснение, — но в очень многих случаях происходило что-то лишенное логики и беспрецедентное. Нет, что-то действительно происходило. Единственное, что я могу сказать, так это то, что было такое ощущение, словно в нашем доме жил один ум и одно сердце.

И почему-то меня это не удивляло.

Трейя большую часть времени была привязана к дому, поэтому ее акупунктуриста приходилось вызывать на дом. Его звали Уоррен Беллоуз, и он работал в связке с Майклом Броффманом. Уоррен был старым другом Трейи по Финдхорну, а теперь жил в Боулдере. Уоррен был подарком судьбы. Умный, деликатный, заботливый, с добрым юмором — он покорил нас обоих. То, что он делал, имело решающее значение, потому что лечение Трейи занимало до двух часов в день. Важно это было и для меня, ведь эти два часа были единственным временем, которое я мог посвятить своим делам.

Однажды вечером, когда Уоррен работал с Трейей, она почувствовала себя особенно плохо (не из-за акупунктуры, а вопреки ей). У нее началась жуткая головная боль, ее залихорадило, она стала плохо видеть здоровым глазом. Я позвонил Гонзалесу домой. Он знал обо всех последних событиях, и со своими сотрудниками, опытными терапевтами, продолжал настаивать на том, что все симптомы у Трейи связаны с разложением опухолей и воспалением. У нее токсическая реакция, сказал он. Надо сделать несколько клизм, акупунктуру, принять ванну с английской солью — сделать все, чтобы организм немного очистился. Трейе стало лучше уже от одного разговора с ним.

Но мне лучше не стало. Я позвонил в отделение скорой помощи боулдерской больницы и попросил их подготовиться к экстренному сканированию мозга, потом позвонил ее местному онкологу и попросил его быть наготове. Трейе становилось все хуже, и я, опасаясь кровоизлияния в мозг, прикрепил к ней кислородный аппарат и повез в отделение скорой помощи. Через пятнадцать минут она уже была под действием большой дозы декадрона и морфия. Воспалительный процесс у нее в мозге вышел из-под контроля, и еще немного — и она забилась бы в конвульсиях.

А несколько дней спустя, десятого ноября, со всеобщего (в том числе и Ника) согласия Трейю повезли на операцию мозга, чтобы удалить большую часть тканей.

Врачи сказали, что она пробудет в больнице как минимум пять дней, а может быть, и больше. Через три дня она с маленьким кислородным аппаратом за спиной и со своей «мютце» на голове вышла из дверей больницы; по ее настоянию, мы прошли несколько кварталов до ресторана «Ранглер» поесть жареных цыплят. Официантка спросила у нее, не модель ли она — «Вы такая красивая!» — и где она раздобыла такую прелестную шапочку. Трейя вытащила свой глюкометр, замерила уровень сахара в крови, впрыснула себе инсулин и слопала цыпленка.