– Если не ошибаюсь, из моих девяти жизней у меня теперь осталось две, Энди, – сказал Данросс, когда они виделись в последний раз.

– Что на этот раз?

– Ничего особенного. Заминированный автомобиль взорвался в Бейруте, едва только я проехал мимо. Ничего страшного; я и раньше говорил, никакой закономерности тут нет. Так уж просто вышло, что я живуч как заговоренный.

– Как в Макао?

Данросс был заядлым автогонщиком и принимал участие во многих гонках Гран-при в Макао. В 65-м – в гонках тогда еще участвовали любители – он выиграл гонку, но первая передняя шина его «Ягуара Е-тайп» лопнула у самого финишного столба, и его швырнуло на ограждение, а потом кувырком понесло по трассе; остальные машины завиляли, пытаясь уклониться, одну из них занесло, и она юзом врезалась в него всем бортом. Когда искореженный автомобиль разрезали и вытащили оттуда Иэна, он оказался цел и невредим, только на левой ноге не хватало стопы.

– Как в Макао, Энди, – сказал тогда Данросс, улыбаясь своей странной улыбкой. – Просто случайность. Оба раза. – Во второй раз взорвался двигатель его автомобиля, Иэн опять не пострадал. Пробежал шепоток, что в его двигателе кто-то покопался – обвиняющий палец указывал на его врага Квиллана Горнта, но не публично.

Квиллан мертв, а Иэн жив, подумал Гаваллан. Как и я. Как и Линбар; этот сукин сын вообще будет жить вечно… Боже милосердный, я глупею, и в голову лезут какие-то больные мысли – надо взять себя в руки. Мак и без того достаточно встревожен. Надо придумать, как выбраться из этих тисков.

– Если возникнет что-то экстренное, я передам послание через Талбота, ты сделаешь то же самое. Через несколько дней я обязательно вернусь, и к тому времени у меня уже будут кое-какие ответы. А пока я оставляю 125-й в твоем распоряжении до дальнейших указаний – Джонни может поработать курьером между нами. Это все, что я могу сейчас сделать…

Дженни, которая не проронила ни слова и вежливо уклонялась от всех попыток втянуть ее в разговор, хотя и слушала их, ничего не пропуская, тоже была не на шутку встревожена. Ясно, что будущего у нас здесь нет, и я буду очень даже рада уехать – при условии, что и Дункан тоже уедет. И тем не менее мы не можем просто потихоньку удрать, поджав хвост, и позволить им украсть все плоды его труда и накопления всей жизни – это убьет его так же верно, как любая пуля. Брр! Господи, да когда же он научится делать, что ему говорят, – ему нужно было уходить на пенсию еще в прошлом году, когда шах был у власти. Мужчины! Непроходимо тупой народ, все до единого! Боже ты мой Боже! Какие же мужики все-таки идиоты!

Теперь они продвигались вперед очень медленно. Два раза им пришлось сворачивать в объезд из-за баррикад, воздвигнутых поперек улиц, – в обоих случаях баррикады охранялись вооруженными людьми, не «зелеными повязками», которые сердито махали им руками, приказывая поворачивать. Среди гор мусора, сгоревших машин и одного танка тут и там валялись тела. Собаки рылись в мусорных кучах. Один раз где-то совсем рядом началась стрельба, и они свернули в переулок, объезжая новую стычку между группировками, которые так и остались для них неизвестными. Шальная граната из ручного гранатомета врезалась в стену здания рядом с ними, но их не задела. Мак-Айвер осторожно объезжал обгоревший автобус, в очередной раз радуясь, что сумел настоять на отъезде Дженни из Ирана.

Он снова взглянул на нее в зеркало заднего вида, увидел побелевшее лицо под шляпкой, и его сердце распахнулось ей навстречу. Какая же она молодчина, с гордостью подумал он, столько мужества! Огромная молодчина, вот только упрямая, как черт. Ненавижу эту ее шляпку! Шляпы ей не идут. Когда она уже научится делать, что ей говорят, без пререканий и споров? Бедная старушка Джен, мне будет настолько легче, когда ей перестанет грозить опасность.

Перед аэропортом движение почти совсем остановилось: сотни машин, битком набитых людьми, много европейцев, мужчин, женщин, детей, которые ринулись сюда в ответ на слухи о том, что аэропорт открыли; взбешенные «зеленые повязки» поворачивают всех назад; к деревьям и стенам прибиты наспех сделанные объявления на фарси и корявом английском: АЭРПОРТ ЗАПРИСЧЕН ПОКА. АЭРПОРТ ОТКРЫТЫЙ В ПОНЕДЕЛЬНИК – ЕСЛИ БЕЛЕТ И МОЖНО НА ВЫЕЗД.

У них ушло полчаса на то, чтобы уговорить охранников пропустить их. Именно Дженни в конце концов удалось этого добиться. Как и большинство домохозяек, которым приходилось ходить по лавкам, общаться со слугами и решать множество вопросов повседневной жизни, она немного говорила на фарси, – и хотя всю дорогу до аэропорта она проделала молча, здесь она нагнулась вперед и приятным голосом сказала одному из «зеленых повязок» несколько слов. Их тут же пропустили.

– Боже мой, Джен, это чудо какое-то, – удивился Мак-Айвер. – Что ты сказала этому ублюдку?

– Энди, – высокомерно ответила Дженни, – пожалуйста, передай мистеру Мак-Айверу, что я сказала им, что у мистера Мак-Айвера подозрение на черную оспу и его срочно высылают из страны.

Новые «зеленые повязки» стояли у ворот, которые вели на грузовую территорию, где находился их офис, но на этот раз больших проблем не возникло: их явно ожидали. 125-й уже стоял на полосе в окружении вооруженных «зеленых повязок» и грузовиков. Двое «зеленых повязок» на мотоциклах махнули Мак-Айверу рукой, чтобы он следовал за ними, и с ревом понеслись вперед по бетонной площадке.

– Почему вы так поздно? – раздраженно встретил их мулла Тегерани, спускаясь по трапу 125-го; два вооруженных революционера шли за ним следом. И Гаваллан, и Мак-Айвер отметили, что он был в новых очках. За стеклом кабины мелькнуло лицо Джона Хогга; один из охранников стоял на верхних ступенях трапа с автоматом наперевес. – Самолет должен взлететь немедленно. Почему вы опоздали?

– Просим простить нас, ваше превосходительство, пробки на дорогах… Иншаллах! Извините нас, – осторожно проговорил Мак-Айвер. – Как я понял со слов капитана Лейна, ваша работа для аятоллы, да живет он вечно, прошла удовлетворительно?