Михаил начал злиться. Ему по молодости лет все же казалось, что информация попадет в правильные уши и благодарные граждане города, прослезившись, вручат ему памятную грамоту. Но он вынужден был признать, что проиграл. Этот разговор абсолютно бесполезен.

– В целом все ясно, – сказал Владимир Петрович, разливая остатки наливки. – Одно непонятно: если ты прав, то что в таком случае нам делать?

Михаил и дядя Петя переглянулись.

«Стоит ли и говорить?» – спрашивал взглядом Миша.

«Решай сам», – отвечал Петр.

Миша решил не выкладываться полностью. Неизвестно, как поведут себя эти загадочные туземцы, если узнают…

– Вам лишь следует быть осторожными, – сказал Михаил. – Вы при всем желании не узнаете, откуда ждать нового удара.

– А ты узнаешь? – прищурился Семенов.

– Я, пожалуй, смогу. Все зависит от моего старания…

– Ага, а старание твое зависит от размеров нашей благодарности! В какой валюте измерять, Эбрагини-Вафа? Ты доллары принимаешь?

«Все-таки надо будет дать ему в рыло, – подумал Михаил, – вот только чуть-чуть освобожусь».

– Я не безумный филантроп, – сказал он, обращаясь ко всем, кроме Семенова, – но в данном случае о заработке речь не идет. Для меня это испытание. Но я не могу просто пройти мимо, потому что вижу последствия. Я не смогу спать спокойно, если сейчас буду сидеть сложа руки. Речь идет о ваших жизнях. Пейте наливку, пока пьется, и будьте осторожны. Придет время, и я скажу, откуда ждать неприятностей. Если вы захотите услышать, конечно.

Михаил кивнул на прощание и повернулся к дяде Пете:

– Проводите меня до остановки.

Они покинули собрание.

По дороге дядя Петя удрученно молчал, будто испытывая неловкость за своих соседей. Михаил злился, и руки в карманах джинсов сжимались в кулаки.

– Что скажешь, Миш? – решился подать голос Петр, когда до остановки маршрутного такси оставалась пара сотен метров.

– Скажу, что люди ни фига не меняются. Ходят в церковь, крестятся и держат свечки, но за пределами храма ведут себя как последние ублюдки. Они плюют три раза через левое плечо и обходят за километр черную кошку, но когда им говоришь, что твой дом стоит на неупокоенной могиле, они смеются и продолжают бухать. Я не знаю, на какую точку надо надавить, чтобы у человека что-нибудь екнуло. Веришь, я едва удержался, чтобы не напустить на вашего Семенова головную боль. Такую, чтобы башка разо–рвалась.

– А ты можешь?

– Пробовал разок.

– И как?

Михаил посмотрел на него. Сказать правду или прикинуться святым?

– Скажу вам, Петр, что ощущения непередаваемые. Можно привыкнуть. Но, ей-богу, если Семенов еще раз возникнет, я применю этот трюк снова. И мне не будет мучительно больно.

Дядя Петя промолчал. Они остановились у дороги.

– Ладно, дядь Петь, спасибо вам, что дали возможность переговорить с людьми. Результат встречи от вас, понятное дело, не зависит, вы сделали все, что могли.

Петр кивнул.

– Скажите честно, Миш, что нам грозит?

– Не знаю, – признался тот. – Пока ничего не вижу, значит, время еще есть. Я буду заглядывать сюда почаще, если что увижу – сразу скажу. А вы с вашей стороны пока не выдавайте им нашего стрелка.

– Хорошо.

– И траурные цветы ему к двери больше не подсовывайте.

Дядя Петя смутился.

– Выпимши был, говорю же. Когда узнал, кто живет в одиннадцатой квартире, да когда все это сопо–ставил, у меня просто башню снесло. Я как Архимед прыгал по комнате…

– Понимаю. Кстати, все хотел у вас спросить, что это за старая женщина во втором подъезде? Она как-то напугала меня…

– А-а, – догадался дядя Петя, – вам удалось познакомиться с нашей ведьмой. Да вы счастливчик!

– В смысле – что за ведьма?

– Живет здесь с дочерью и зятем почти с самого начала. Говорят, когда-то гадала на картах и умела предсказывать будущее. Не знаю, может, и врут, но когда она изредка выходит в подъезд мусор вынести, это производит неизгладимое впечатление. Вам повезло ее увидеть.

Михаил воздержался от комментариев. Он не мог назвать встречу с безумной старухой, указавшей на него пальцем, как гоголевская панночка на Хому Брута, веселеньким событием.

– Ладно, мне пора, Петр. Всего доброго!

– До встречи.

Они пожали друг другу руки, и Михаил побежал через дорогу, чтобы запрыгнуть в маршрутку.

Через полчаса во двор дома из-за угла со стороны пустыря вошел Костя Самохвалов. Голову он втягивал в плечи, одна рука у него была засунута под рубашку между двумя пуговицами на животе, рот был слега приоткрыт, а с губ, как у бешеной собаки, свисала слюна.