Звана отрицательно покачала головой:

– Два голубя осталось, но что теперь в сизых проку? Они не к Плагго, а обратно на голубятню полетят. А где нынче Плагго…

Вестница приумолкла.

– Может, можно все-таки их применить? – Лют слегка отодвинулся от печки, поскольку от его ступней стал идти сомнительного запаха пар. – Рассказывали, Прекраса из Плёса птицам к ногам горящую паклю привязала и Коростень-город сожгла. [170]

– Ну, если ты, батюшка, найдешь паклю, что три тысячи поприщ гореть будет… – начал Былята.

– От силы две с половиной, как птице-то лететь, – перебил Лют.

– Копытца свои к ним привяжи, воевода, – предложил жрец. – Где сядут, мор начнется, где воды попьют, рыба кверху брюхами всплывет.

– Будет, Былята, озверел ты, что ль? За что горемыкам еще воеводины ноги нюхать? От червленого града, чай, и так одни голые стены остались, а какую малость сам Ерманарек не свез да не порушил, то отребье фафыжное сволокло, – Святогор невольно перестал улыбаться и сжал кулачищи. – Скажи, вестница, нет слова, что Борко Ерманареку служит?

– Нет, – отрезала Звана. – Орибор и иже с ним – наши дураки, природные, густопсовые. Таких ни купить, ни продать, да и кто б, если сам в своем уме, за них серебро предложил? Есть зато слово, что сталось с теми жрецами, что татям да гулящим на юге головы мутили.

Лицо жрицы осветило что-то, что, не будь она так высока духом и чужда суеты, можно было бы принять за злорадство. Заскрипели ступени. Кому Тёха, кому Тихомысл тащил на коромысле деревянное ведро и здоровенный кувшин на ручке из конопляной плетенки, соединявшей два глиняных уха.

– Полеля сказала, копейка за брагу, пять за мед, учитель.

– Яросвете защити, во что он наступил, – Лисеня двумя пальцами защемила нос.

– Стой, где стоишь, – Ушкуй избавил отрока от ноши, одной рукой перехватив коромысло. – Во двор, сапоги хорошенько обмой!

– Вернешься, лестницу за собой вымой, – добавил Святогор.

Насупленный и смрадный, отрок вновь удалился.

Землепроходец поставил кувшин на один из столов и, подойдя к диковине, поднял ведро. Хомун подставил жестяную воронку к закрывавшейся на диковинную крышку с резьбой дырке вверху «конического сосуда.» Брага забулькала, переливаясь вовнутрь.

– Всю не лей, хватит. Хомун, теперь разводи огонь, – повелел кузнечный староста. – Былята, Звана – в склянке со змеевиком, говорите, вода была?

– Да, – ответил жрец.

– Лисенька, принеси кадушку из холодных сеней, – обратился Святогор к отроковице.

– На ней с ночи лед намерз, – сообщила та.

– Затем и прошу. Соображение имею – печь кипятит, может, трубка холодит? Пока брага греется, Звана свет Починковна, про что ты там, пока Тихомысл Чурилович нас не одарил дивным вонием? Не про Фьольнировых ли присных?

– Кеттиль и Омунд их звали. Дроттары. Сперва посланы Фьольниром на юг, в червленую державу, прельстивыми словами про Одина тамошних потатчиков мутить. Домутились до бунта, потом пропали. Через полгода в Бирке объявились, лошадей купили, на север подались, в квены, и как канули. Потом в Бирку письмо пришло. Не на бересте писалом писано, не по бумаге пером ведено, а на лошадиной шкуре горячим железом выжжено: «Йормунреку конунгу.»

Звана многозначительно замолчала. В тишине, послышалось шипение из диковины посередине палаты, в маленькую печечку внизу которой Хомун усердно подкладывал щепки.

– Не томи, вестница! Что в письме? – не выдержал Лют.

Внимательно слушая Звану, Лисеня наполняла стеклянное вместилище водой с кусочками льда из маленькой кадушки.

– Мол, пришли, конунг, в Квенмарк еще проповедников, да тоже на кобылах. Эти два, и лошади их, уж очень нам понравились, только не всем даже на попроб достало. И подписано – Рифвадер, Дункер, Бойден, и Большой Кривой.

– На попроб? – переспросила Птаха.

– Нешто их квены съели? – удивился Былята.

– Квены? Сноргов – навряд, – возразил Лют. – Лошадей, тех запросто. Только имена вестница назвала, ну ни в варенье, ни в ополченье не квенские.

– И то, воевода, – улыбка Званы была исполнена тихого смирения, разве что самую чуточку тронутого злорадством. – Лешачиные имена. Рифвадер, по сказам, всем лешим голова.

– Вот куда Борко-то надо определить, по имени его, – решил Святогор. – В борах наших заповедных лешие, чаятельно, тоже до свежей святошинки охочи… Лю-ю-ют свет Волкович, нам-то сбереги малость?

Воевода, хмыкнув, разлил еще остававшийся в кувшине мед по чарам. За исключением двух учеников, все собрались вокруг стола.