– Где китежское сокровище-то, что они все эти годы на Кормильца грузили? Сам, что ли, на тинге про него не говорил?

Тира невзначай смерила Миклота взглядом, тот несколько убавил голос и добавил: «Хёрдакнут ярл.»

– Говорил, – подтвердил тот. – И грузили.

– Так где ж..?

– Все олово и серебро альвов на йотунскую смесь пошло, – объяснил Ньолл. – По трем морям в распыл.

– Правда, – подтвердили Раскульф и Йокуль.

– Так Йормунрек, головой крысанутый, все свое богатство сгубил? Нуит бешеный, хуже и доней вороватых! – Миклот сплюнул под ноги.

При словах про «нуита бешеного,» Раскульф положил руку на рукоять меча.

– Ну, если тебе серебро не по нраву, можешь его оставить, – предложил ярл.

– Я самому Мстивою жаловаться буду! И Драговиту, – добавил бодрич, своим телом прикрывая телегу.

– А Боривою? – спросила Тира.

– Бориво-о-ою, – неожиданно жалобно протянул Миклот. – Он-то что понимает! «Богатство через Калинов мост не перетащищь!» – говорит. «Только слава живет в веках!» – говорит! Ему-то легко рассуждать, Мстивоеву брату! Вот что, отдай мне Кормильца в счет недостачи?

– Кормилец не мой, чтоб его отдавать, – возразил ярл. – Саппивокова с Нерретом доля.

– Зачем такой корабль рыбоедам вонючим, с загогулинами по всей ко… – Миклот встретился глазами с подъехавшей к Хёрдакнуту анассой и осекся.

– Бродиров Жеребец Весел так на косе и остался, – вспомнил ярл. – Сможешь его стянуть с мели – забирай.

Морскому разбойнику не удалось скрыть огня жадности, загоревшегося в его глазах.

– Всё вы, дони, речами мягки да тихи, а в торгу злобны да лихи, – сказал он, перетягивая ранее открытый ларь кожаным ремнем поверх крышки. – Ну грабь меня, ярл, вдовьего сына, возьму твою подачку.

– Миклот не ведет себя, как подобало бы его положению, – сухо заметила Тира, когда кони отдалились от телег на достаточное расстояние

– Зато как торгуется, – с некоторым уважением признал ярл, – Сажальные ступени мне!

Ждавшие у коновязи в глубине замкового двора карлы раздвинули небольшую стремянку, до того прислоненную к стене, и вынесли ее вперед. Один взял Альсвартура под уздцы, другого конь попытался укусить – не со злобы, а скорее для порядка. Кряхтя, Хёрдакнут перекинул правую ногу через конский круп и поставил ее на верхнюю ступеньку.

– Что б ты, дочка, в жизни не делала, только не становись старым толстым ярлом, кого собственная спина не держит, – на всякий случай остерег он Тиру, спускаясь на камни.

Та вполголоса спрашивала карла, ловко увернувшегося от конского укушения:

– Так и не выходил из замка?

– Нет, дротнинг. Ни конунг, ни Щеня целитель.

Анасса перекинула поводья через голову Кольгриммы, спрыгнула на камни и, не дожидаясь Хёрдакнута, растворила одну из створок двери и вошла в замок. В первом от двери помещении, лежали раненые, которых было не так и много.

– Горм? – спросила Тира одного из венедских знахарей, придирчиво ощупывавшего неприятного вида шишку на голове ратника, лежавшего на скамье вниз лицом.

Тот, не поднимаясь полностью, изобразил полупоклон и мотнул головой в направлении проема, к которому вели три неровных ступени. За ступенями, резная дверь вела в покой поменьше, посветлее, и почище. На полу лежали наброшенные один на другой и, судя по всему, стащенные из разных палат ковры, поверх которых был развернут свежеотстиранный кусок белой парусной шерсти. На нем на боку лежал Хан.

Вид пса был плачевен. Дело было не в выбритой во многих местах шерсти и даже не в длинном шве на животе. Глаза собаки ввалились и смотрели на мир тускло и отрешенно, несмотря на то, что почти под Хановым носом стояло несколько серебряных мисок с вареной бараниной, полосками сырой баранины, перемешанными с творогом, какой-то птицей, морковью, водой, и даже вином и пивом. Рядом сидел Горм, медленными движениями пропуская пальцы сквозь невыстриженную шерсть собачьей гривы. Он был в тех же же подстеганных льном в несколько слоев кожаных рубахе и штанах, что надел под доспехи перед битвой.

Тира опустилась на колени рядом и погладила голову Хана. Тот едва ответил взглядом на ее ласку. Довольно долго, никто ничего не говорил.

– Что Щеня определил? – наконец спросила анасса.

– Сделал, все, что мог, – конунг моргнул красными (вероятно, от суток с чем-то без сна) глазами. – Промыл рану мертвой водой, кишку тоже, затолкал ее внутрь, снова промыл, зашил. Теперь ему надо есть и пить, чтобы раны зажили. А сил на это не осталось, слишком много крови потерял.

– Так ты с ним все это время просидел?