Еще двадцать лет назад подавляющее большинство русских жили в деревнях и большая часть этих людей никогда не покупали ничего, сделанного промышленным способом, за исключением гвоздей, лемеха плуга или небольшого куска материи. Каждая семья сама шила себе одежду и постельное белье, делала мебель, деревянные миски и т. д., в каждой деревне был свой, деревенский сапожник.

В течение этих двух десятилетий тридцать пять миллионов русских крестьян покинули свои деревни и стали городскими жителями, зарабатывающими деньги и требующими промышленных товаров. Оставшиеся в деревнях крестьяне, работающие в колхозах или в государственных сельских хозяйствах (совхозах), также требовали промышленных товаров. Советская легкая промышленность, хотя и растущая, была совершенно не способна удовлетворить огромный спрос, особенно учитывая последовательную политику правительства ограничивать импортные закупки предметов повседневного спроса и поощрять развитие тяжелой промышленности и выпуск ее продукции гораздо больше, чем легкой.

Качество промышленных товаров (например, обуви, костюмов и тканей) было, как правило, низким, хотя некоторые вещи, например новые коротковолновые радиоприемники, были сравнительно высокого качества.

Цены на промышленные товары были ужасающе высоки. Хорошая пара обуви в 1936 году стоила двадцать рублей, а в 1938-м — триста рублей. Хорошие шерстяные костюмы достать было практически невозможно, а если они и появлялись в магазине и кому-то везло настолько, что удавалось купить один костюм, то за него надо было заплатить от пятисот до тысячи пятисот рублей (ежемесячная зарплата квалифицированного рабочего).

В 1937 и 1938 годах появилось много новых промышленных товаров, например пылесосы, взбивалки для яиц и тому подобные предметы; очереди за обувью, хлопчатобумажными и шерстяными тканями стали короче, магазины — чище, а обслуживание улучшилось.

После трех месяцев ожидания, за которые я успел написать немыслимо плохой роман и немного выучиться японскому языку, мы решили, что надо что-то делать. Возможность работать в Магнитогорске, по всей видимости, исключалась. Власти сообщили нам, что Машино заявление будет рассматриваться, может быть, в течение нескольких месяцев.

Мы решили, что я должен ехать в Москву и постараться получить работу в качестве переводчика или секретаря у какого-нибудь иностранного корреспондента. Это означало, что придется на время расстаться с семьей, но казалось, что никакой другой альтернативы не было.

Всегда очень затруднительно быть женатым на человеке. имеющем паспорт другого цвета, и особенно в кризисные времена. В данном случае прошло почти три года, прежде чем мы смогли разрешить все вопросы, для того чтобы вместе уехать в Соединенные Штаты да и то произошло это в основном благодаря помощи Американского посольства в Москве и некоторых друзей в Вашингтоне.

Я покидал Магнитогорск с большим сожалением. Пять наиболее активных лет моей жизни были связаны с промышленными предприятиями этого города. Мои руки помогали строить доменные печи, я проливал пот в летнюю жару, отмораживал нос и щеки на ледяных ветрах, прилетавших зимой из Арктики, видел, как миллионы тонн железа и стали отправляли из Магнитогорска на машиностроительные и военные заводы Советского Союза.

Я уезжал из Магнитогорска, глубоко потрясенный тем, что многие мои знакомые были арестованы. Все это казалось таким нелепым, противоречащим всякому здравому смыслу. Сталинская Конституция 1936 года обещала демократическое и свободное общество. Вместо этого оказалось, что НКВД — это основная организация, от которой зависит все происходящее, что чистки уничтожают, буквально пожирают все, что уже было создано.

У меня был разговор на эту тему с Сёмичкиным, когда я зашел к нему попрощаться. Он относился ко всему происходящему более здраво и спокойно, чем я. «Если я не ошибаюсь, — сказал он, — вы у себя в Америке терпели систему крепостного, рабского труда почти столетие после того, как ваша великая конституция, гарантировавшая всем свободу, вступила в силу. Ваша система выборов была пародией на всеобщее избирательное право на протяжении нескольких десятилетий после того, как у вас свершилась революция. Наша же Советская Конституция — это программа будущего. Она отражает то, что мы строим и что наверняка построим. Конечно, сейчас наши выборы смехотворны. Ограничиваются гражданские права и свободы. Но пока что только одно поколение наших людей живет при новом строе, и мы сейчас ведем войну. Не забывай это».

Конечно, Сёмичкин был прав. Многие люди в Магнитогорске поддержали бы его мнение. Мало кто из жителей этого города был знаком с историей США, и очень немногие могли так четко и сжато выражать свои мысли, как Сёмичкин, но все они понимали, что Россия ведет классовую борьбу против всего остального мира и в то же время закладывает основы нового общества, более прогрессивного, чем любое другое общество на Западе, — общества, которое будет гарантировать своим гражданам не только свободу личности, но и уверенность в том, что экономически они будут обеспечены, — общества, за которое стоило проливать кровь, пот и слезы.

Миллионы людей, сосланные в Сибирь (политические, раскулаченные), были племенем, потерянным для общества. Они стали жертвами, возложенными на алтарь Революции и Прогресса. Через двадцать — тридцать лет никого из них не будет в живых, и, возможно, к тому времени советское общество сможет функционировать, не выбрасывая за негодностью огромное число своих граждан на помойку. Это очень жестокая концепция, но тем не менее она существовала, и это был всего лишь один параграф в длинном списке расходов на выживание города Магнитогорска — сталинской крепости на Урале.