Вот такая “запрограммированность” детектива как жанра тоже “устроила” М.Михеева.

Наконец, писателю хотелось рассмотреть проблемы, которые давно привлекали его.

Вспомним: в фантастическом рассказе “Злой волшебник” рассказчик в состоянии аффекта наносит Полянскому удар, оказавшийся смертельным, и тем прекращает его преступления. Что вызвало негодование рассказчика? Он сам объясняет это: “…ценность человеческой мысли превратилась для него в ничто”. Это — в произведении фантастического жанра.

А в авторском послесловии к “Хищникам” М.Михеев размышляет о причине многих преступлений и приходит к выводу, что немало зависит от личности преступника: “…примитивный интеллект привлекают только примитивные “радости”: уличные приключения и, конечно, водка. Люди подобного рода не имеют представления о ценности человеческой жизни — это понятие им недоступно: чтобы постичь его, сам оценщик должен обладать духовным богатством”.

Обратим внимание на дословное повторение: и там, и тут идет речь о “ценности человеческой жизни”. Следовательно, к тревожащим его мыслям писатель обращается, используя возможности разных литературных жанров.

А теперь вернемся непосредственно к трилогии М.Михеева.

Верный своим принципам выбора литературного героя, писатель обратился к фигуре очень неоднозначной. Это — не случайность: именно особенности биографии своей героини с первых же страниц подчеркивает автор. Впрочем, с этого начинает сама Евгения Сергеевна Грошева, неизменно выступающая повествователем на протяжении всей трилогии — в “Запахе “Шипра”, “Сочинском варианте” и “Поиске в темноте”: “Моя биография в личном деле, наверно, тоже производила странное впечатление: “отец — лейтенант милиции, погибший при исполнении служебных обязанностей; мать — торговый работник, осуждена по статье 93 “прим” на восемь лет заключения в колонии строгого режима…”

Грошеву мучит сознание того, что бездумное отношение к жизни сделало ее соучастницей воровства. “Я… жила на ворованные деньги, мое неведение не было для меня оправданием. Я поняла, что не смогу больше ни учиться, ни работать в торговой сети. Что для искупления моих вольных или невольных грехов у меня в жизни осталась одна дорога… Подполковник Свиридов помнил моего отца. Меня приняли в школу милиции”.

И вот, имея за спиной незавершенную учебу в Торговом институте и окончив школу милиции, Грошева приезжает в Новосибирск.

Желание избежать стереотипов, “типичных ситуаций” заставляет М.Михеева и его героиню испытывать в условиях, далеких и от стереотипов, и от “типичных ситуаций”.

Грошева должна — таков замысел ее начальника полковника Приходько — “изнутри” узнать темные дела работников управления торга.

Здесь перед автором встает непростая задача. Вряд ли читателю будет симпатичен персонаж, который с целью завоевать доверие подозреваемых должен выдавать себя за другого. Да и не просто персонаж, а центральный положительный герой, глазами которого читатель видит все события.

Сознает это автор, сознает это и сама Грошева.

Полковник Приходько доверительно делится с Грошевой своими опасениями: “Я увидел вас и понял, чего мы здесь не учли. Вашу внешность.

Здесь я растерялась уже окончательно.

— Да, вашу внешность, — продолжал полковник Приходько. — Вы — молодая симпатичная женщина. И эту вашу порядочность можно разглядеть за километр. И вам будет трудно. Значительно труднее, нежели мы все здесь думали, когда отрабатывали наш план”.

Чтобы “переработать” свою видную за километр порядочность, Евгения Грошева, познакомившись с работниками торга, не отказывается от всякого рода “междусобойчиков” и вечеров — доверие новых знакомых надо завоевывать.

Здесь Грошеву ожидает еще одна неприятность — Петр Иваныч, ее сосед по квартире и душевно близкий ей человек, с укором посматривает на молодую женщину, когда она, распив по служебной необходимости несколько рюмок, возвращается домой. Желая серьезный разговор с Петром Иванычем свести на шутку, Грошева, по ее же признанию, “опустилась до дешевого остроумия”.

Она казнит себя за неловкость по отношению к Петру Иванычу, и у нее вырывается доселе затаенное опасение: “Не хватало, чтоб и в его глазах я выглядела пьющей бабенкой. Выбранная мною линия поведения несла непредвиденные потери”.

Потом возникнут трудности другого плана — Грошева едва не выдала себя на допросе у следователя Заплатовой, когда шел допрос по поводу смерти Вали Бессоновой. А Грошева не имеет права рассекретить себя перед кем бы то ни было без разрешения полковника Приходько.

Появляются и опасения, как бы махинаторы не распознали роль Грошевой в их разоблачении — они могут связать ее появление на базе с тем, что милиции стали известны злоупотребления работников торга.

И все-таки больше всего мучают Грошеву мысли о двойственности ее положения: по общепринятым нормам то, что она делает, непорядочно — если ограничиться столь мягким определением.