Вспомним — в “Запахе “Шипра” испытываемая Евгенией Грошевой “неловкость от необходимости притворяться” сменяется полной убежденностью в правильности собственных поступков, как только ее осенила догадка, что Валю Бессонову убили. Убили специально, чтобы спрятать концы в воду. “Башков может спать спокойно. Он и спит спокойно… Может тратить наворованные деньги, за которые пока тоже не несет ответа.

А Вали Бессоновой нет…

Только я одна держу в руках тоненькую ниточку, которая может оборваться в любой момент.

Но Валюши нет в живых…

Он спокоен только потому, что поверил уже в свою безнаказанность… Он уверен, что уничтожил свои преступные следы… Он не знает, что осталась еще одна улика. Я сама. Он забыл про эту улику. Я ему напомню про нее…”

В “Сочинском варианте” колебания и внутренние муки Евгении Грошевой длятся, пока ее версии о вине Всеволода Щуркина и его дочери Милочки остаются только подозрениями. Убедившись, что перед ней наглые и циничные преступники, без каких бы то ни было угрызений совести бросающие не только своих сообщников, но и родных, попавших в беду, Грошева исцеляется от душевного разлада. Перед ней — конкретные носители зла, и она готова рисковать жизнью ради торжества правды.

Расследуя обстоятельства самоубийства Зои Конюховой (повесть “Поиск в темноте”), Грошева должна выяснить, кто виноват в смерти молоденькой девочки. И снова ей — в какой уже раз — нужно решать извечный вопрос: есть ли у нее право на двойную жизнь?

“Опять мне предстоит входить в чужой образ, выдавать себя за женщину, которой я не хотела бы в настоящей жизни быть…

…Современный Шерлок Холмс находит нарушителя, применяя изощренные методы современной дедукции, и мы неизменно уважаем такого Шерлока Холмса. Иногда его уважает даже сам преступник.

В моем случае не так. Мне придется искать нарушителя, прячась и подглядывая. И частым приемом моего поиска будет обыкновенная ложь. Ложь — это всегда нехорошо, чего уж хорошего… Но закон не допускает исключений, и нарушитель должен быть найден.

Любой ценой?

На этот вопрос нет однозначного ответа. И в моем случае цену поиска определяю только я”.

О цене поиска Грошева задумалась неслучайно. По существу, это не ее внутренний монолог, а продолжение диалога с полковником Приходько, — она вспоминает его слова, обращенные к ней: “Евгения Сергеевна… в надежде на вас я и попросил передать это… дело в наш отдел. Должны мы с вами разыскать преступника. Любой ценой отыскать”.

Такое внимание писателя к одной, по сути, стороне переживаний Евгении Сергеевны Грошевой оправдано — оно придает ее образу динамику, объясняет развитие характера.

Обычная беда детективных произведений — однолинейность в обрисовке “сыщиков”; образы “разбойников”, применяя детскую терминологию, как правило, красочнее, разнообразнее, убедительнее.

М.Михеев, прибегнув (конечно же, в рамках жанра) к приемам психологического письма, “изнутри” раскрывая своих героев, не только вывел на страницы трилогии достаточно представительную компанию преступников — от мелких расхитителей, спекулянтов и взяточников до крупных хапуг, воротил черного рынка и почти профессиональных убийц, но и выразительно запечатлел милицейского работника Евгению Грошеву, готовую до последнего защищать справедливость. Создание такого образа — заметное достижение и писателя, и успех детективного жанра, не часто балующего читателя запоминающейся фигурой стража законности.

Множеством штрихов оттеняя нетерпимость Грошевой к преступлению, автор в то же время позволяет читателю подметить, что очень разные люди чувствуют человечность Грошевой — потому что и она видит в каждом правонарушителе человека.

“Порядочная вы, даже сквозь всю вашу игру порядочность ваша чувствовалась. Только это я уже потом понял”, — признается Грошевой Башков, уже изобличенный ею в причастности к смерти Вали Бессоновой.

Полковник Приходько, досконально изучивший биографию Башкова, знающий о боевых заслугах Башкова на фронте, удовлетворенно говорит Евгении Грошевой: “Это хорошо, что вы на него зла в душе не держите; оно в нашем деле советчик плохой”. За этой фразой угадывается многое и в Грошевой, и в самом Приходько — оба знают, что только сцепление многих счастливых случайностей спасло Грошеву в схватке с Башковым. Здесь подошло бы слово “великодушие”.

Тут нельзя пройти и мимо такого эпизода — подполковник Григорьев (с ним Трошева познакомилась, выполняя задание в Сочи), размышляя о принципах работы Приходько, рассуждает вслух: “…Приходько любит к подследственному приглядеться. И своих следователей этому учит. Вы знаете, сколько ему благодарных писем приходит из колоний, от осужденных, он вам не говорил? Вот, скромничает. Я сам читал: “…вы первый во мне человека увидели, спасибо вам…” Многим из нас так напишут?.. А Приходько — пишут… Вот это, по-моему, в нашей работе очень важно. И вы тоже так думаете, я знаю”.

Мысли подполковника Григорьева, как мне кажется, подводят итог всей гамме переживаний, которые так тревожат Евгению Грошеву. Эти мысли помогают лучше понять то гуманное начало, которое движет ею в ее опасной, но нужной работе (не будем сбрасывать со счета и другую реакцию на деятельность Грошевой — например, в момент задержания Милочки Щуркиной при попытке бегства за рубеж с крупной суммой денег девушка, глядя на Грошеву “маленькими, страшно побелевшими глазками… громким шепотом выдохнула сквозь сжатые зубы: