— Первая рота, стой! Почему без песни?!

Голос из строя:

— Запевалы в наряде, товарищ капитан.

— А меня не колышет! Крутом! На исходную, марш!

Пришли. Пошли опять. Пиночет скомандовал:

— Песню!

Неуверенный шатающийся дискант проблеял первые две строки о трех танкистах. Рота угрюмо молчала, и дискант поперхнулся.

— Первая рота, стой! Кругом! На исходную, марш!

История повторилась, только на этот раз первая рота угрюмо не спела «Моя столица, моя Москва». Пиночет налился бурой краской.

— Издеваетесь?

— Никак нет, товарищ капитан, запевал нет, слов не знаем!

— Издеваетесь… Так, весь батальон будет стоять и ждать, пока оборзевшие деды первой роты не споют нам песню. Первая рота, кругом! На исходную, марш!

Остальные рембатовцы начали ворчать. В основном, про чудаков в капитанских погонах, но были и сознательные голоса, требовавшие от первой роты не валять дурака, спеть этому долбо… гм, дежурному по части, и уже пойдем, наконец, в казарму, так как время позднее.

— Разговорчики! Первая рота, марш! Первая рота, стой! Ну?

Сержант Дима сказал:

— Ладно, мужики, хорош, давайте споем уже и пойдем отсюда.

Сержант Лёша резонно возразил:

— А кто петь будет? Ты хоть одну песню знаешь? Нет? И я — нет. Да и западло… Затравит он нас сегодня. В общем, спокойной ночи, малыши.

Сержант Саша оживился:

— Есть идея. Споем. И не западло. Я запою, вы подхватите. «Спокойной ночи, малыши» в детстве все смотрели? Первая рота, шагом марш! Песню запевай!

И первая рота пошла. Хрипловатый, но громкий голос начал, еще несколько голосов подхватили.

Пиночет заулыбался: победил! В это время из строя второй роты раздался первый неуверенный смешок, быстро переросший в дружный смех. В третьей роте начали аплодировать, что капитан отнес на счет своего умения убеждать. Кто-то из эваковзвода начал подпевать, вторая рота подхватила и вот в ночи над батальоном, ширясь и крепчая, полилась бодрая, с лихим подсвистом, бессмертная песня:

Прошу не рассматривать этот рассказ как разжигание, стравливание и т. п. Сам являюсь представителем нац. меньшинства, так что не корысти ради…

1988 год. Начало Карабахского противостояния. По Вооруженным Силам сверху вниз покатились директивы об усилении партполитработы, разъяснения национальной политики ЦК КПСС и т. п.

В наш ремонтный батальон прибыл целый полковник, замполит 1-й танковой дивизии. На политзанятия согнали весь рембат, включая поваров, почтальона и прочих блатных служивых. Меня, к моей радости, зампотех достал из замороженного танка и отправил в теплый клуб. Замполит батальона майор Кукушкин лично прошел по всем каптеркам и прочим нычкам. Из бани он пригнал заматеревшего дембеля-банщика, ефрейтора Курочкина. Как оказалось, это была не просто ошибка, но грубый политический просчет.

Как обычно, майор Кукушкин вылез на трибуну, толкнул речугу о происках империалистов и предоставил слово полковнику из штаба дивизии. Полковник повторил тезисы о происках империализма и заговорил о несокрушимой дружбе народов. Надо сказать, что в нашем рембате на 120 человек (включая офицеров и прапорщиков) служили представители 32-х различных национальностей. Поэтому полковник ярко и коротко описал многовековую дружбу латышского и туркменского народов и перешел к опросу присутствующих бойцов:

— Вот вы, товарищ ефрейтор, поднимитесь сюда, — и палец полковника уперся в Курочкина.

Майор Кукушкин побледнел и беспомощно посмотрел на командира первой роты, где официально числился Курочкин. Ротный, старший лейтенант Ковалев, вздохнул, вынул блокнот и приготовился писать объяснительную.

На трибуну тем временем поднялся сияющий, как олимпийский рубль, Курочкин. Полковник по-отечески задушевно спросил его:

— Вот вы, товарищ ефрейтор, знаете, представители скольких национальностей служат в вашем славном рембате?

Курочкин задумался, улыбка исчезла с его лица. Парень он был неплохой, но в своей бане за последние полгода одичал совершенно. Газеты он использовал только в туалете, не для чтения. Телевизора в бане не было. Про Славу КПСС он подзабыл… Наконец, Курочкин опять заулыбался:

— Три нации служат!

Майор Кукушкин закрыл глаза рукой и отвернулся. До пенсии ему оставался год, который майор хотел бы прожить мирно, без изматывающих бесед с дивизионным начальством. Старший лейтенант Ковалев начал писать свою объяснительную. Полковник насторожился и попросил уточнить. Курочкин бойко начал: