В 1947 году прошел последний парад, в котором еще участвовала конница, всадники были с пиками. А в следующем году во время парада над Красной площадью впервые пролетели реактивные истребители.

Это были последние парады, когда командующий и принимающий парад были верхом на лошадях. Принимал парад маршал Советского Союза Н. А. Булганин, выглядевший на портретах чрезвычайно привлекательно. А на самом деле это был толстый человек с животом, лежавшим на шее лошади, а все лицо в каких-то оспинках.

Перед майским парадом 1948 года его генеральная репетиция проходила на Центральном аэродроме. Стояла холодная погода, и командование прислало в морской парадный полк комплекты зимнего теплого нижнего белья, которое мы и надели под парадную форму. Мы стояли на репетиции в теплом белье, тельняшках, суконных брюках и шерстяных форменках и не мерзли. Толстая одежда делала нас, в общем-то, костлявых и тощих, мощными мужиками. В армейских полках солдаты были одеты в хлопчатобумажные гимнастерки и в летнее белье, и они, естественно, зябли и ежились. Булганин отметил молодцеватый вид морского полка и попенял армейским начальникам, что их солдаты не выглядят браво.

На Красную площадь нас приводили и выстраивали задолго до начала парада. Одним из элементов подготовки к прохождению была проверка патронов, вернее, отсутствие патронов. Винтовки по команде брали на плечо, открывали затворы. На патронташах отстегивали крышки. Проверяющие ходили и проверяли, нет ли патрона в канале ствола и в магазине винтовки и не припрятаны ли эти патроны в патронташах.

Мое место в строю при прохождении было близко к той стороне, где мавзолей, поэтому стоявшего на трибуне Сталина я рассмотрел довольно хорошо. Пожилой человек с уставшим лицом, похож на те свои портреты, где поменьше глянца.

Так как наше училище было училищем Военно-морского флота, то в нашем бытовом и служебном разговоре было много слов флотского лексикона. Спальное помещение называлось кубриком, кладовая личных вещей — баталеркой, каптенармус (хозяйственник) — баталером, табуретка — банкой, пол — палубой, лестница — трапом, уборная — гальюном и т. д. Дежурный у нас носил не красную нарукавную повязку, как во всех других видах Вооруженных сил, а «рцы» — узкую синюю нарукавную повязку, посредине которой идет белая полоса. «Рцы» — это название флага, который поднимается на корабле назначенным дежурным по корабельному соединению.

В наших кубриках стояли двухъярусные металлические койки, на которых мы и спали все время обучения.

Во время нашего обучения происходил процесс возрождения некоторых традиций дореволюционного морского кадетского корпуса.

Например, все курсанты высших военно-морских учебных заведений ходили с палашами, при выпуске вручался офицерский морской кортик.

Сперва мы обрадовались введению палашей и гордились тем, что имеем право их носить. Дальше начались осложнения: пришли в театр, или на каток, или просто в гости — куда девать палаш. Сидеть с ним крайне неудобно, сдавать на вешалку нельзя — именное оружие.

Я носил палаш до производства в офицеры, позднее их отменили.

Время нашей учебы в училище — это время засекречивания всех военных учреждений.

Наименование нашего училища — ВИТКУ ВМФ, которое даже во время войны было открытым, оставляли только для документов, на которых стоял гриф «секретно». Для всего остального мира наше училище стало «Войсковая часть, номер такой-то». С этой секретностью был и смех и грех.

Это засекречивание было очень похоже на то, как страус прячет голову в песок и думает, что спрятался.

По городу ходили строем с развернутым знаменем, на котором написано открытое наименование училища.

Курсанты ходили с курсантскими нашивками на рукавах, но на ленточках бескозырок вместо наименования училища было написано: «Военно-морской флот».

Чтобы нас принимали за матросов, которые носили такие же ленточки, надо было бы отменить и курсовки на рукавах, но это забыли сделать.

Городские советские и партийные власти, вузы города и прочие, и прочие, и прочие — все обращались только по открытому наименованию. Но к любому курсанту, который применял бы открытое наименование училища, можно было серьезно придраться и даже отдать под суд за разглашение военной тайны. Нас чуть ли не ежедневно предупреждали о том, что мы за пределами училища должны называть себя не курсантами, а матросами Военно-морского флота, как было написано на ленточках наших бескозырок. Во всех наших открытых служебных документах писался только номер воинской части. Например, «Методическое указание для расчета балок на упругом основании для курсантов 5 курса» утверждал начальник кафедры строительной механики воинской части номер такой-то, профессор, доктор технических наук NN. Такой документ не был секретным, им обменивались с родственными вузами, некоторые курсанты брали его себе в расчете на то, что, может быть, пригодится в инженерной деятельности. Идиоту и то ясно, что эта воинская часть не стрелковый полк и не бригада морской пехоты, а высшее учебное военное заведение инженерного профиля.

В те времена было два министерства: первое — Военное, второе — Военно-морское. Наше училище было во втором министерстве. В Москве и Ленинграде начальниками гарнизонов и комендантами были должностные лица из Военного министерства, а гауптвахты для содержания арестованных, наказанных за нарушение воинской дисциплины, для каждого министерства были свои.

За время обучения мне довелось отбывать наказание на гауптвахте как в Москве, так и в Ленинграде.

В Москве, во время своего отпуска, я на улице Горького пытался сфотографировать здание Моссовета. Только я навел фотоаппарат на это здание, как ко мне подошел милиционер и потребовал предъявить документ, на что я ему ответил, что он не имеет права проверять документы у военнослужащих. Началась наша словесная перепалка, кончившаяся тем, что к первому милиционеру подошел на помощь второй и они, профессионально взяв меня под руки, отвели в отделение милиции в Столешниковом переулке. Там я повел себя как дурак, не показывал документы дежурному офицеру милиции, требуя военного патруля, которому и намеревался показать документы. Дежурный офицер милиции был сама вежливость, он согласился с моим требованием вызвать военный патруль и попросил подождать. Через час ожидания в специфической компании, характерной для задержанных в милицейском отделении, я стал просить дежурного офицера милиции посмотреть мои документы, но тот ответил, что дело уже пошло. В комендатуру Москвы из отделения милиции была послана телефонограмма, теперь меня могут передать туда только под расписку.