Шрифт:
Но я не видел ничего, кроме сверкающей голубизны небес. [101]
Разжав пальцы, я смотрю на свою правую ладонь. Я сам вынул гвозди, а потом опустил изувеченное тело Иешуа на руки Титу. Тот отнес его на тележку, запряженную лошадью, и аккуратно положил. Затем мы сослали то же самое с Дисмасом. Поскольку улицы города были запружены толпами греков и язычников, у нас ушел почти час на то, чтобы добраться домой и поместить тела в недавно устроенную в моем саду гробницу.
101
…ничего, кроме сверкающей голубизны небес. — Несмотря на написанное в Евангелиях, из множества других исторических источников нам известно, что на Пасху в 30 г. от P. X. не было никакого солнечного затмения. Солнечное затмение в месяце нисан случилось в 33 г., но его никак нельзя было наблюдать в Иерусалиме. Единственное солнечное затмение, которое наблюдалось в Иерусалиме в тот период времени, произошло 24 ноября 29 г. Греческий историк Флегон упоминает об этом событии в «Истории Олимпиад», также говоря о том, что оно сопровождалось землетрясением. Однако в 30 и 33 гг. в канун Пасхи были лунные затмения.
Я невольно перевожу взгляд на гвозди, лежащие в горшке на моем столе. Считается, что гвозди, остающиеся после распятия, имеют огромную медицинскую ценность: способствуют спаданию опухолей, исцеляют от лихорадки и воспалений. Даже римляне считают, что эти покрытые кровью жертв гвозди лечат от эпилепсии и помогают останавливать эпидемии. Возможно, именно поэтому римляне применяют в Иудее казнь через распятие с использованием гвоздей, а не просто привязывают жертвы к крестам. [102] Будь я благоразумнее, я бы оставил один из гвоздей себе, чтобы он хранил меня от болезней… но я даже касаться их не могу. Кроме того, я же договорился о том, что отдам их Пилату, и уже все подготовил для этого. Он их обязательно пересчитает и, если хоть один пропадет, будет очень недоволен.
102
…а не просто привязывают жертвы к крестам. — М. Шаббат, VI 10; Б. Шаббат, 67а; Й. Шаббат, VI 9; Книга Маймонида, Мишнех Тора, Хильхот Шаббот, 6,10; Плиний. Естественная история, 28,36.
Я снова перевожу взгляд на окно. На землю опускается угольно-черное покрывало ночи. Я представляю себе, как Марьям и Мариам, находящиеся в гробнице, ухаживают за телами. Умащивают маслами и благовониями, заворачивают в самую лучшую ткань, которую я только смог отыскать…
— Йосеф, — обращается ко мне моя сестра Иоанна, трогая меня за рукав. — Та женщина, Мариам, ждет за дверью. Она просит разрешения поговорить с тобой. Я ей сказала, что ты в печали и лучше бы ей прийти по окончании праздников, но она говорит, что это срочно.
Я, моргая, словно пробудившись от ужасного кошмара, смотрю на ее хорошенькое личико, в первый раз видя его сегодня.
— Благодарю тебя.
Я широким шагом иду к двери мимо своих домашних, которые смотрят на меня в замешательстве. Выхожу за дверь в вечерний сумрак. Мариам стоит молча, сцепив перед собой руки. Она младшая сестра Иешуа, ей тридцать два, она замужем за Клеопой. У них двое сыновей. Вся ее семья дома, отмечает священный праздник, как может. Но она здесь. У нее на голове белый гиматий, подчеркивающий овал смуглого лица, и огромные темные глаза. Словно Иешуа в женском обличье.
— Что такое, Мариам?
— Прости, что побеспокоила тебя, но тебе надо идти туда. Это… это Марьям. Клянусь, она потеряла рассудок!
— Что это значит? Что произошло?
Я закрываю за собой дверь, чтобы не слышать звуков, доносящихся с праздничного ужина. Голосов детей, запаха пищи.
— Она заболела?
Когда в десятом часу мы подъехали с телами казненных к гробнице, Марьям уже ждала нас там с корзиной благовоний. Ее прекрасное лицо было бледным, как у покойника. Она не плакала и не рыдала. Просто смотрела, как мы переносим тела в гробницу. Казалось, ее душа уже давно покинула тело и унеслась куда-то очень далеко. Вскоре пришла и Мариам с амфорой с благовонным маслом.
— Марьям попросила меня сходить и подобрать ее гиматий. Она оставила его там, у креста. Ее знобило. Хотя я и понимала, что идти далеко, я пошла. На нее было так тяжело смотреть, что я даже обрадовалась этой возможности.
— А почему на нее было тяжело смотреть?
Глаза Мариам наполнились слезами, и она вытерла их краем гиматия.
— Большую часть времени она вообще не подпускала меня к телу моего брата. Она обнимала его, плакала, уткнувшись в его плечо. «Свет сияет во тьме, свет сияет во тьме», — повторяла она. Даже не дала мне омыть раны на его руках и ногах. Честно говоря, я понятия не имела, что сделать, чтобы утешить ее.
— А что случилось, когда ты вернулась и принесла ее гиматий?
— Она закричала на меня, приказывая уйти! — ответила Мариам, прижимая к груди гиматий Марьям. — Я несколько раз обращалась к ней, но в ответ она запретила мне входить, сказав, что убьет меня! Когда я попыталась войти внутрь, она бросилась на меня с кинжалом в руке! Не знаю, откуда она его взяла, но ее глаза сверкали так, будто демоны вновь овладели ею.
— Она вне себя от горя, Мариам. Вот и все. Я уверен, что она не одержима…
— Тебе надо поговорить с ней, — умоляюще говорит Мариам, беря меня за рукав. — Тебя она послушает. Она всегда тебя слушалась.
— Попробую помочь, чем смогу.
Я иду через двор к гробнице. Вокруг круглого камня, которым гробницу закроют до окончания праздников, тонкой полоской желтеет свет масляного светильника. Сейчас Марьям закончит готовить тела умерших к погребению, а по окончании праздников мы сможем завершить похоронные ритуалы в соответствии с нашими обычаями.