— Префект предпочитает, чтобы мы сами возились с обеспечением ночлега арестованных. Он хочет избежать проблем с ограничениями в еде и прочим, что связано с содержанием заключенных-евреев. Префект назначил время суда?

— В первом часу утра.

Я торопливо засовываю ноги в сандалии, а тем временем Тит невозмутимо идет к двери спальни, снимает с крючка мой гиматий и приносит его мне, разворачивая.

Я принимаюсь затягивать ремешки сандалий.

— Кто-нибудь еще арестован? Марьям?

Если Иешуа арестовали за государственную измену, то его апостолы и верные последователи должны быть арестованы по такому же обвинению. Префект никогда не позволит подобным людям спокойно ходить по земле и вести тайную деятельность против Рима.

Тит качает головой.

— Ни на кого другого ордеры на арест не были выписаны. Но сам арест прошел не без проблем.

— В смысле?

— Кифа, по всей видимости, испугался, когда один из стражников Храма попытался тронуть равви, и махнул мечом. Отрубил ухо человеку.

— Значит, они арестовали Кифу, — говорю я, спешно натягивая гиматий.

— Нет. Его не арестовали.

Я трясу головой, словно плохо расслышал его слова.

— Без сомнения, ты ошибаешься. Он же напал на стражника Храма, находившегося при исполнении своих обязанностей. Они были просто обязаны его арестовать.

— Посыльный сказал, что у храмовой стражи и декурии был строгий приказ: не арестовывать никого, кроме равви. И Кифе они ничего не сделали.

— Даже не задержали для допроса?

— Нет.

Это меня просто поражает. Если они действительно опасаются, что Иешуа организует заговор против Рима, то, арестовывая его одного, они ничего не добьются. Его последователи наверняка имеют четкие указания: продолжать проповедовать его учение. В особенности в том случае, если его казнят.

— Значит…

Я непонимающе гляжу на Тита, еще не до конца проснувшись.

— Значит, утром перед судом префекта предстанет только Иешуа?

— Посыльный сказал именно так.

— Но это же полная бессмыслица! — восклицаю я, торопливо пробегая мимо Тита, чтобы схватить гребень и навести хоть какой-то порядок на голове.

Я должен выглядеть подобающим образом.

— Седлай лошадь, — говорю я Титу. — Я сейчас выйду.

Тит кланяется и уходит.

Я причесываюсь и ополаскиваю лицо водой, и тут меня пробирает дрожь. Обвинение в государственной измене! Можно было ожидать чего угодно, но только не этого. То, что делал Иешуа в последние дни, римляне могли бы истолковать как подстрекательство к измене, но тогда в ордере на арест фигурировало бы именно слово «подстрекательство». Какие же свидетельства должны иметься у префекта, чтобы он мог подтвердить обвинение в государственной измене? Кроме всего прочего, эта информация должна быть совершенно новой. В течение последних дней римляне имели множество возможностей арестовать Иешуа, когда он открыто проповедовал в Храме. Но они этого не сделали. Тут происходит что-то другое, чего я либо не знаю, либо не понимаю. [70]

Пробежав по комнатам моего дома, я выбегаю на улицу и вскакиваю на лошадь.

14 нисана 3771 года

Мой дом находится на другом конце города от дворца первосвященника на горе Сион, и мне приходится во весь опор скакать по извилистым улочкам Ерушалаима, чтобы добраться туда. Проехав последний поворот, я вижу перед собой изящные бастионы дворца, сложенные из громадных, искусно обтесанных камней. Все окна дворца светятся, там, наверное, горят сотни масляных светильников.

Я придерживаю свою Молнию, заставляя ее перейти с галопа на рысь, проезжаю сквозь ворота и пересекаю огромный внутренний двор, вымощенный камнем. Быстро соскакиваю с лошади и привязываю ее к расположенной у стены длинной коновязи, где уже стоят десятки других лошадей. Широкими шагами иду к массивной входной двери.

Посреди внутреннего двора у костра сидят несколько мужчин. Они разговаривают и смеются. Все в форме храмовой стражи, кроме одного рослого человека.