Партизаны грызут сухари, запивают водой из фляг, ежатся, потирают руки, чтобы согреться.

— Супца бы сейчас хлебнуть на сале, с пшенной крупицей. Сосет червячок с полдня, — тихо жалуется кто-то, сидящий на корточках. — И так сосет, — будь он проклят! — что тошно становится.

— Ничего, Степа, крепись. Ты ремень туже затяни. Я всегда так делаю. У меня тоже вот пупок к спине прилип, а ничего, терплю.

— Терпеть-то я умею. Если надо, неделю в рот ничего не возьму. Испытал уже, научился.

— Где же это ты учился?

— В окружении…

— А где?

— В Полесье.

— Ха! Так ты бы на ягоды нажимал, там их уйма.

— Непривычный к ним. Желудок не принимает.

В склеп попытался осторожно спуститься Рахматулин, но в темноте споткнулся на полуразвалившихся ступеньках и кубарем скатился, точно мешок, под ноги партизан.

Раздался сдержанный смех.

— Ровно домовой!

— Всех покойников переполошит.

— Тоже еще… потомок Чингисхана!…

Рахматулин чертыхнулся и доложил невидимому в темноте командиру:

— Звездочки на небе обозначились.

Рузметов облегченно вздохнул, улыбнулся и мигнул фонариком на часы: без семи двенадцать. Можно считать, что остается час.

Но чем ближе подходило условленное время, тем напряженнее и томительнее становилось ожидание. Люди уже не шутили, а сидели молча, оцепенев от ожидания, нарушая могильную тишину лишь нетерпеливыми вздохами.

В половине первого лейтенант Рузметов вышел наружу и долго не возвращался. Наконец послышался его певучий, с едва заметным акцентом голос:

— Тихо, поодиночке, за мной!

Небо чистое, усыпанное мерцающими звездами. Лишь высоко-высоко, словно выше звезд, плавают одинокие облачка. Дует свежий ветерок.

Цепочкой, обходя памятники, кресты, могильные холмы, обнесенные решетчатыми изгородями, натыкаясь на голые кусты сирени и стволы деревьев, следовали партизаны за идущими впереди Рузметовым и Добрыниным. И вдруг где-то далеко-далеко, едва ощутимо для слуха, послышались рокочущие звуки моторов. Все мгновенно остановились. Рокот рос, усиливался и слышался уже явственней.

И тотчас же рокот моторов был заглушён истошным воем сирены. Воздушная тревога! Значит, летят свои. Залились и паровозные гудки на станции. Рявкнули зенитки. По небу пошли шарить лучи прожекторов.

Совсем близко раздались тревожные торопливые удары в звонкий колокол. Это в тюрьме. Враги зашевелились.

Вот и западная кладбищенская стена. За ней вырисовывается мрачное здание тюрьмы. Тюрьму и кладбище разделяет шоссейная дорога.

Партизаны прижимаются к холодной кирпичной стене. Она здесь в рост человека.

По шоссе, мимо тюрьмы и кладбища, без света стремительно проносятся автомашины. Одна… другая… третья…

В стороне вокзала зенитки хлопают особенно неистово. Раскатисто ухнули первые бомбы; под ногами закачалась земля.

— Так его!… — крякнул кто-то около Добрынина. — Сейчас начнется полоскание.

Комиссар хотел сделать замечание бойцу, нарушившему тишину, но голос его потонул в грохоте бомбежки. Началось «полоскание». За первой серией разрывов последовала вторая, третья, четвертая. Бомбы рвались уже не только в районе станции, но и у других намеченных партизанами объектов.

По шоссе и окраинным переулкам бежали люди. Слышались крики: «Десант! Парашютисты! Около аэродрома спустились парашютисты!»

Источник этой паники был хорошо известен партизанам. Слухи о десанте — результат работы Беляка, Микулича, Якимчука, Крупина, Горленко, Ляха и других подпольщиков города. Вот уже в разных концах города вспыхнули пожары. Это тоже дело рук патриотов.

Во дворе тюрьмы зарычал мотор, потом открылись железные ворота, выехала легковая машина и, резко свернув вправо, понеслась из города. Ворота закрылись.

— Пора! — коротко бросил Рузметов.

Недвижимые тени ожили, зашевелились. По одному, по два партизаны перебегали шоссе и падали около тюремной стены.

В это время низко над головами с грохотом и свистом пронесся бомбардировщик.

— Наш! — радостно произнес Добрынин.

Веремчук и Охрименко о чем-то переговорили, поднялись, подошли к тюремным воротам и громко забарабанили в них.

Никто не отозвался. Тогда Веремчук принялся неистово колотить рукояткой пистолета по железу ворот. Где-то за стеной откликнулся перепуганный голос.