Шрифт:
Летчик вытянулся, взял под козырек и крепко пожал руки обоим.
— Так что знай, кого везешь.
— Ясно, товарищ полковник!
Взревел мотор. Самолет, плавно покачиваясь, начал выруливать на старт.
15
Советская армия стремительно наступала. Огрызаясь, оставляя на полях сражений разбитую технику и горы трупов, гитлеровские захватчики тянулись на запад.
Ничто не могло остановить яростного напора советских воинов. Безуспешно пытались фашисты закрепиться на заранее подготовленных оборонительных рубежах, на многочисленных водных преградах.
Удары Красной армии следовали один за другим.
Над шоссейными дорогами, большаками, проселками днем и ночью стеной стояла пыль.
Отступая, оккупанты старались увезти все, что могли. На поездах, автомашинах везли лес, железо, строительные материалы, скот, необмолоченный хлеб. Хлеба, стоявшие на корню, сжигались. В ночи зарево охватывало полнеба — горели подожженные хлеба.
Фашистские изверги угоняли с собой народ: стариков, женщин, детей. Люди посильнее и посмелее уходили в леса. В эти дни гитлеровцы особенно боялись лесов, — там безраздельно властвовали партизаны.
Радио ежедневно извещало мир о новых победах советских войск. В Москве гремели победные салюты.
Костры гасли. К ним подступала ночная тьма. Лес окутывался мраком, погружался в сон. Но шумный партизанский лагерь не затихал.
Сегодня утром Большая земля передала радиограмму:
«Примите шесть транспортных самолетов с десантом между часом и двумя ночи, сообщите немедленно сигналы. Гурамишвили».
— Что же они придумали? — сказал Зарубин, прочтя радиограмму.
— Взаимодействие, надо полагать, — высказал предположение Добрынин. — Совместный удар. Время подошло.
— Пожалуй, так, — согласился Зарубин.
Принимать самолеты решили на двух полянах, лежащих друг от друга в полутора-двух километрах. Это ускорит высадку десанта.
Подготовка началась с полудня. Разделились на две группы: Зарубин и Костров распоряжались на одной поляне, Добрынин и Веремчук — на другой. Вблизи от посадочных площадок выставили охранение. На случай появления ночных истребителей врага приготовили пулеметы.
В десять вечера ночное небо наполнилось гулом моторов. Это шли на запад наши тяжелые бомбардировщики. Шли беспрерывными волнами, и казалось — конца им не будет. Гул то стихал, то усиливался, мощный и грозный.
Ночь теплая. После дневных хлопот Кострова клонило ко сну. Он с трудом противился этому желанию: вставал, прохаживался по поляне, подходил к беседующим партизанам, непрерывно курил.
Зарубин лежал у края поляны и всматривался в небо.
— Ты слышишь что-нибудь? — спросил он Кострова. — Кроме гула самолетов.
Костров прислушался.
— Приляг сюда, — Зарубин показал на свою плащ-палатку. — Приложи голову к земле. Ну как?
Да, земля доносила гул канонады, еще далекий, едва уловимый, но звучащий, как радостная, волнующая музыка. Костров пристроил поудобнее голову, улегся и замер, ловя звуки этой победной мелодии. И тотчас же закрылись глаза и вокруг стало тихо. Костров заснул.
Три самолета благополучно сели, высадили десант и вновь поднялись в ночное небо. На все это потребовалось только сорок две минуты.
Поляна мгновенно наполнилась говором, шумом.
— Никому не расходиться! Остаться на местах!
— Где наш командир отделения?
— Ящики с гранатами сносите в одно место!
— Челноков! Челноков! — громко кричал кто-то.
— Ты что, домой пожаловал?
— Так точно, товарищ гвардии лейтенант, домой. Отсюда до моей деревни не больше десяти километров. Места все знакомые.
— Гм… — недоуменно протянул лейтенант, не зная, что ответить. — Домой или не домой, все равно не шуми…
— Слушаюсь! — И уже тихо десантник опять позвал: — Челноков! Где же тебя нечистая носит?
— А из какой деревни будешь? — полюбопытствовал подошедший партизан.
— Из Выселок.
— Знаем… знаем…
— Ты из местных тоже?
— Нет, я из Донбасса, но в основном тут местные. Односельчан найдешь.
Несмотря на незнакомую обстановку и темноту, десантники действовали уверенно, быстро перетаскивая ящики с гранатами и минометы в одно место. Все они были налегке, в летней одежде, в пилотках, в пятнистых маскировочных халатах.