Госпиталь расположен в сосновом бору. Деревья обступают каменное здание, теснятся вплотную к нему. За ними тянется в необозримую даль поле.

Дверь палаты выходит на большую веранду. Друзья каждый день перед завтраком собираются на этой веранде, чтобы полюбоваться лесом, подышать свежим воздухом, погреться на солнце.

С неба струится летнее тепло. Признаков осени еще нет и в помине. Зарубин, закинув руки за спину, молча шагает по веранде взад и вперед. Снежко сидит на своем обычном месте — на широких перилах веранды, опершись о столб и вытянув ноги. Он весь залит солнцем. Глаза его блаженно щурятся.

— Какая благодать! Какая теплынь! — медленно говорит он. — И до чего же я люблю солнышко!

Кострова тоже разморило и тянет ко сну: отяжелевшие веки против воли смежаются, и он с трудом поднимает их.

— Эх, и разленились же вы, друзья! — Зарубин остановился и, потягиваясь, широко развел руки. — Встать! — крикнул он вдруг. — За мной, шагом марш!

Костров и Снежко беспрекословно выполняют команду и спускаются с веранды в бор. Тут еще не исчезли следы ночи: под деревьями прохладно, влажно. Пахнет хвоей.

— Бегом! — раздается команда, и все бегут проторенной дорожкой к озеру.

Утренний туман клубится низко над водой. Плещется рыба, оставляя на поверхности озера расходящиеся круги.

У самого озера — большая палая сосна, покрытая лишайником. На ней друзья всегда сидят минут пять — десять, отдыхают, курят.

Снежко первый подошел к маленькому мостику, нырнул. Он с одной рукой остался прекрасным пловцом и умеет долго находиться под водой. Обычно его обнаруживают в пятнадцати-двадцати метрах от мостика.

Сегодня он особенно долго не показывается. Командиры уже с беспокойством молча шарят глазами по поверхности озера, но Снежко неожиданно показывается из-под мостика, отфыркивается и хохочет. Он решил напугать товарищей, неслышно вынырнул под мостиком и сидел там.

Потом он лег на спину и поплыл на середину озера. Там остановился, положил единственную руку на грудь и спокойно отдыхал, непонятным образом держась на воде.

Костров и Зарубин сидели на сосне, наблюдали за ним и умышленно медленно курили, не решаясь лезть в холодную воду.

— Жаль, что придется расставаться с Трофимом, — сказал Зарубин. — Я за это время привык к нему, как к родному. Какой прекрасный парень! И что мне особенно в нем нравится, — не унывает даже при отсутствии руки.

Зарубин встал, бросил папиросу и осторожно полез в воду…

— А вот и новость, — объявила Аня после завтрака, показывая письма.

— Откуда?

— Все с той стороны. Четыре письма.

Большая радость! Уже три месяца раненые узнавали о жизни бригады лишь по лаконичным, официальным радиограммам, а хотелось знать гораздо больше.

— От кого же?

— О-о-о! Все пишут.

Одно письмо было коллективное. Под ним стояли подписи Веремчука, Бойко, Толочко, Рахматулина, Климыча, Королева и многих других. Подписи занимали больше места, чем само письмо.

Товарищи поздравляли всех троих с выздоровлением, наказывали им отдыхать, ни о чем не тревожась, и заверяли, что все будет хорошо.

— Как же так получается? — рассмеялся Зарубин, прервав чтение. — Оказывается, можно великолепно обходиться без командира бригады?

— Не совсем так, разрешите вас поправить, товарищ майор, — заметил Снежко. — Это без вас обходятся, а без командира бригады не обойтись. Значит, кто-то тянет это дело.

Поправка была существенная, и возразить было нечего. Зарубин вздохнул и продолжал читать.

Партизаны сообщали об удачно проведенной операции, в результате которой было отбито более ста голов крупного рогатого скота. Гитлеровцы рискнули гнать скот напрямик через лес и потеряли все стадо. Рассказывали и о взрыве моста при помощи дрезины.

В конце сообщалось о тех, кто навсегда и кто временно ушел из боевых рядов партизан.

Письмо взволновало всех.

Другое послание — от Рузметова и Охрименко. Написано оно было явно в охрименковском стиле: «Пишут вам не абы кто, а командир и комиссар бригады. Командир еще туда-сюда, хоть какое ни на есть воинское звание имеет, а комиссар — сплошная гражданка. Чудеса, да и только!…»

Хорошее, теплое письмо написал доктор Семенов. Все трое прошли через его руки. Он спас жизни всем троим. «Теперь мы за вас не волнуемся. Поправляйтесь, — писал доктор, как всегда, во множественном числе, — целуем и обнимаем».