Яркая белая ракета рассыпается трепещущими звездочками в предутреннем воздухе — сигнал отбоя. От моста бегут подрывники. Наиболее отчаянные партизаны выскакивают из пылающего барака с оружием, с какими-то ящиками. Это боевые трофеи.

— Как, товарищ комиссар бригады? — задорно улыбается Веремчук. Ушанка держится у него на самом затылке.

— Хорошо, Борис. Удачно. Командуй!

— На лыжи! — раздается голос Веремчука.

В полдень сделали первый привал и, усталые, повалились прямо на снег. Веремчук заметил под головой партизана Королева объемистый черный ящик.

— Что это? — спросил он.

— Трофеи, товарищ командир отряда, — ответил Королев, приподнимаясь со снега.

— А что внутри?

— Аккордеон.

— А зачем он тебе понадобился? — поинтересовался Добрынин. — Тащить такую тяжесть полсотни километров…

Королев усмехнулся.

— Я его, товарищ комиссар, все сто протащу и не пикну. До войны я играл на аккордеоне и после войны играть буду. Вы только взгляните на него, — и Королев открыл футляр.

Это был хороший аккордеон на восемьдесят басов, снежно-белый, с круглыми углами, с черной клавиатурой.

— Как же ты его отыскал в бараке? — спросил Добрынин.

— Нюхом, товарищ комиссар, — ответил Королев.

Командир отряда предупредил людей, что на отдых отводится час и что второй привал будет в старом лагере.

Командиры уселись на ствол поваленной сосны, закурили.

— Зол я был на эту караульную команду, — заметил Веремчук. — Трое ребят моих тут погибли.

— На разъезде? — спросил Охрименко.

— Нет, на перегоне.

— А как? Расскажи!

Партизаны придвинулись поближе.

Веремчук рассказал, что с того времени, как немцы усилили охрану дороги, снабдили свою стражу миноискателями и начали проводить тщательный осмотр путей, подрывать железнодорожные эшелоны стало труднее. Надо было находить новые способы.

И вот партизаны, отказавшись от самовзрывающихся мин, придумали «удочку» — очень примитивный, но оправдывающий себя снаряд. Взрывчатку стали укладывать в деревянный ящик прямо в грунт и ставить самый простой взрыватель натяжного действия. От него выводили шнур длиной в пятьдесят-шестьдесят метров, тщательно его маскируя. Такую мину миноискатели не обнаруживали. Конец шнура в нужной момент дергал подрывник. Обычно взрывали мину под паровозом или прямо под серединой состава. Но метод этот был неудобен тем, что приходилось сидеть с «удочкой» очень долго.

С такой «удочкой» как-то пристроилась тройка партизан. Собственно говоря, их было четверо, но только один потом унес ноги. По его словам, дело происходило так. Партизаны поставили заряд, протянули шнур и стали ждать. Ждать пришлось долго, почти всю ночь. Пропустили два состава, идущие с фронта, и от усталости все четверо задремали. Фашистский патруль производил обход путей и обнаружил плохо замаскированный шнур. Поняв, в чем дело, солдаты перерезали шнур у самой взрывчатки, а потом по шнуру добрались до дремавших ребят. Уйти удалось лишь одному.

Охрименко покачал головой.

— Это наука, — сказал он. — Спать на задании не полагается.

— Точно, — подтвердил Веремчук и поднялся. — На отдыхе сейчас спать тоже не полагается. Отдохнем в лагере. — И он отдал команду трогаться в путь.

…Вьюга усиливалась с каждым часом, и надо было хорошо знать местность, чтобы при такой погоде не потерять ориентировку и не сбиться с маршрута.

— Теперь пусть хоть с собаками ищут, все равно не найдут нас, — заметил Добрынин.

Снег быстро заметал следы лыж.

Ночевали в старом лагере. В уцелевшие землянки натаскали вороха хвойных ветвей, а в большую, бывшую окружкомовскую, землянку внесли железную печь, прихваченную с передовой заставы. В помещение набилось множество партизан, и стало так тепло, что все поснимали верхнюю одежду.

Ночь… Казалось бы, что после такого утомительного перехода надо спать мертвецким сном, но в окружкомовской землянке никто не спит. Раскаленная докрасна печурка освещает людей, разместившихся на низких нарах, на полу. Королев играет на аккордеоне. Играет вдохновенно, с душой, закрыв глаза, и его бледное длинное лицо кажется озаренным каким-то внутренним светом. Звуки вальса Штрауса, плавные, чарующие, несутся по лесу и теряются в чаще, смешиваясь с завыванием вьюги.

Партизаны просят Королева сыграть «Рябину», танец лебедей из балета Чайковского…

— Вот это да!… Вот это играет!…

— Как Бог…

— Что ни закажешь — все знает! — раздаются одобрительные голоса.

Королев устал, но продолжает играть, опершись спиной о промерзшую стену землянки. На его лице уже выступили капельки пота.

— Виктор Михайлович, — просит Королева Добрынин, — а ну, попробуй «Землянку».

— Правильно! — поддерживает Веремчук. — А я попробую спеть…

— И мы поможем.