Шрифт:
Я просто надеялась, что мне не придется упоминать о кукольном спектакле, который должен был состояться через пару часов. Но Долг побил козырем Развлечение.
— Дафна и Офелия ушли в деревню отправить кое-какие письма. Они там пообедают и сходят к Фостерам посмотреть на пони Шейлы.
Скотины! Коварные негодницы!
— Но я пообещала викарию, — сказала я. — Он на меня рассчитывает. Они пытаются собрать деньги для чего-то — о, не знаю для чего. Если я не приду в церковь к девяти, Синтия — имею в виду миссис Ричардсон — сама за мной явится.
Как я и ожидала, этот довольно подлый удар заставил отца серьезно призадуматься.
Его брови нахмурились, пока он взвешивал варианты, которых было немного: либо изящно отступить, либо рискнуть лицом к лицу столкнуться с крушением «Гесперуса». [41]
— Ты ненадежна, Флавия, — сказал он. — Чрезвычайно ненадежна.
Разумеется! Это одна из тех черт, которые я в себе любила больше всего.
Предполагается, что одиннадцатилетки ненадежны. Мы уже вышли из возраста крошек-милашек: возраста, когда люди склоняются над нами и треплют по макушке, издавая звуки вроде «бу-бу», — одного воспоминания об этом достаточно, чтобы меня стошнило «Боврилом». И при этом мы еще не достигли возраста, когда нас ошибочно принимают за взрослых. Факт в том, что мы невидимы — за исключением случаев, когда мы хотим обратного.
41
Флавия намекает на романтическую поэму Г. Лонгфелло «Крушение „Гесперуса“» о гибели судна (ну и всего экипажа вместе с дочерью капитана для пущей слезоточивости).
Сейчас я не хотела. Я была зафиксирована в прицеле яростного отцовского тигриного взгляда. Я дважды моргнула: достаточно, чтобы не выглядеть непочтительной.
Я уловила тот миг, когда он поддался. Я видела это в его глазах.
— О, ладно, — сказал он, изящный даже в поражении. — Беги. И передавай викарию наилучшие пожелания.
Разрисуйте меня горошком! Я свободна! Вот это да!
Шины «Глэдис» громко и довольно гудели, когда мы неслись по бетону.
— Summer is icumen in, — запела я миру. — Lhude sing сисси! [42]
42
Образованная Флавия поет на староанглийском «Летний канон» — древнейший сохранившийся английский канон (музыкальное произведение, в котором несколько голосов поют одну и ту же мелодию, но каждый следующий голос вступает позже предыдущего). Переводится это следующим образом: «Лето пришло, громче пой, кукушка!»
Джерсийская корова подняла голову от пастбища, я встала на педалях и одарила ее шатким реверансом, проезжая мимо.
Я остановилась перед приходским залом ровно в тот момент, когда Ниалла и Руперт пробирались по высокой траве в задней части церковного кладбища.
— Хорошо ли вы спали? — окликнула я их, махая рукой.
— Как мертвые, — ответил Руперт.
Именно так Ниалла и выглядела. Ее волосы свисали длинными немытыми локонами, и черные круги под красными глазами напомнили мне о том, о чем я предпочитала не думать. Либо она всю ночь скакала в компании ведьм с колокольни на колокольню, либо они с Рупертом разругались в пух и прах.
Ее молчание сказало мне, что дело в Руперте.
— Свежий бекон… свежие яйца, — продолжил Руперт, энергично постучав кулаками по груди на манер Тарзана. — Настраивают мужчину на хороший день.
Не глядя на меня, Ниалла проскользнула мимо и нырнула в приходской зал — в уборную для леди, полагаю.
Естественно, я последовала за ней.
Ниалла стояла на коленях перед унитазом, рыдая, ее тошнило. Я заперла дверь.
— Вы беременны, не так ли? — спросила я.
Она взглянула на меня, открыв рот, с побелевшим лицом.
— Откуда ты знаешь? — выдохнула она.
Я хотела сказать: «Элементарно», но знала, что сейчас не время для дерзостей.
— Я провела тест на лизоцим над носовым платком, которым вы пользовались.
Ниалла с трудом поднялась на ноги и схватила меня за плечи.
— Флавия, ты не должна проболтаться об этом! Ни слова! Никто не знает, кроме тебя.
— Даже Руперт? — спросила я. Я не могла в это поверить.
— Особенно Руперт, — сказала она. — Он убил бы меня, если бы знал. Обещай мне. Пожалуйста, Флавия… обещай мне!
— Клянусь честью, — произнесла я, поднимая три пальца в скаутском салюте. Хотя меня вышвырнули из скаутской организации за непослушание (помимо других вещей), я посчитала, что вряд ли необходимо делиться этими ужасными подробностями с Ниаллой.
— Чертовски хорошо, что мы разбили лагерь в чистом поле. Нас, должно быть, было слышно на мили вокруг, когда мы вцепились друг другу в глотки. Все дело в женщине, конечно. Дело всегда в женщине, не так ли?
Это было за пределами моего опыта, но тем не менее я старалась казаться внимательной.
— Руперту не составляет труда забраться под очередную юбку. Ты сама видела: не успели мы оказаться на поле Джубили, как он ушел в лес с этой земельной девушкой, Сарой или как там ее зовут.
— Салли, — поправила я.
Хотя мысль была интересная, я знала, что Руперт курил марихуану в лесу Джиббет в обществе Гордона Ингльби. Но вряд ли я могла рассказать это Ниалле. Салли Строу нигде не было видно.
— Я думала, вы сказали, что он ушел по поводу фургона.
— О, Флавия, ты такая… — Она вмиг подавила последнее слово. — Конечно, я так сказала. Я не хотела полоскать наше грязное белье перед незнакомцем.