— Мэг видела, — сказала она понимающе.

— Как он выглядел?

— Мэг видела. Старая Мэг многое видит.

— Можешь нарисовать? — спросила я с внезапным вдохновением. Я вытащила записную книжку из кармана и протянула ей короткий карандаш. — Вот, — сказала я, отлистывая до чистой страницы, — нарисуй мне дьявола. Нарисуй его в лесу Джиббет. Нарисуй, как дьявол уносит Робина.

Мэг издала звук, который я могу описать только как слезливый смешок. И затем она присела на корточки, разложила открытую записную книжку на коленях и начала рисовать.

Полагаю, я ожидала что-нибудь детское — не более чем фигурки-каракули из палочек, но в смуглых пальцах Мэг карандаш ожил. На странице медленно появлялась прогалина в лесу Джиббет: дерево там, дерево сям; теперь гнилая древесина виселицы, узнаваемая с первого взгляда. Она начала с краев и продвигалась к середине страницы.

Время от времени она кудахтала над своей работой, переворачивая карандаш и стирая линию. Она неплохо рисует, надо отдать ей должное. Ее эскиз лучше, чем я могла бы набросать сама.

И затем она нарисовала Робина.

Я едва осмеливалась дышать, глядя ей через плечо. Мало-помалу мертвый мальчик обретал форму у меня на глазах.

Он висел довольно мирно в воздухе, склонив шею набок со слегка удивленным довольным выражением лица, как будто внезапно и неожиданно вошел в комнату, полную ангелов. Несмотря на приглушенный свет в лесу, его аккуратно расчесанные на пробор волосы блестели здоровым и поэтому довольно нервирующим блеском. На нем был полосатый свитер и темные бриджи, ноги неаккуратно обуты в резиновые сапоги. Должно быть, он умер быстро, подумала я.

Только потом она нарисовала петлю, обвившую его шею: темный плетеный шнурок, свисавший с виселицы. Она закрасила веревку сердитыми движениями карандаша.

Я глубоко втянула воздух. Мэг торжествующе взглянула на меня в поисках одобрения.

— А теперь дьявол, — прошептала я. — Нарисуй дьявола, Мэг.

Она посмотрела мне прямо в глаза, наслаждаясь вниманием. Проницательная улыбка приподняла кончики ее губ.

— Пожалуйста, Мэг, нарисуй дьявола.

Не отводя взгляда от моих глаз, она облизнула большой палец и аккуратно перевернула страницу. Снова начала рисовать, и постепенно под кончиками ее пальцев снова возник лес Джиббет. Второй рисунок получился мрачнее первого, поскольку Мэг растирала карандашные линии, размазывая их так, чтобы изобразить полумрак на поляне. Затем появилась виселица, на этот раз под другим углом.

Как странно, подумала я, что она не начала с дьявола, как большинство людей соблазнились бы. Но только когда она изобразила устроившие ее декорации из деревьев и кустов, она начала намечать контуры фигуры, которая должна стать центром ее творения.

В приблизительном овале, который сперва она оставила пустым на странице, начал возникать силуэт: руки и плечи, за которыми последовали ноги, колени, ладони и ступни.

На нем был черный пиджак, и силуэт стоял на одной ноге, как будто захваченный врасплох посреди безумного стриптиза.

Брюки на подтяжках свисали с низкой ветки.

Мэг прикрыла бумагу рукой, рисуя черты лица. Закончив, она грубо пихнула рисунок мне, как будто бумага была отравленной.

Мне потребовалась секунда, чтобы узнать лицо: узнать в фигуре на поляне — в дьяволе — викария Дэнвина Ричардсона.

Викарий? Это так нелепо, что не выразить словами.

Несколько минут назад Мэг сказала мне, что дьявол мертв, и теперь она изображает его в виде викария.

Что творится в этих бедных запутанных мозгах?

— Ты точно уверена, Мэг? — спросила я, постукивая по записной книжке. — Это дьявол?

— Шшш! — сказала она, наклоняя голову и поднося палец к моим губам. — Кто-то идет!

Я оглянулась на поляну, которая даже моему обостренному слуху казалась совершенно тихой. Когда я посмотрела обратно, записная книжка и карандаш лежали у моих ног, а Мэг скрылась среди деревьев. Я знала, что нет смысла звать ее обратно.

Несколько секунд я постояла неподвижно, прислушиваясь, ожидая чего-то, хотя не уверена чего.

Лес, вспомнила я, — это вечно изменчивый мир. С каждой минутой двигаются тени, с каждым часом растительность поворачивается следом за солнцем. Насекомые углубляются в почву, выбрасывая ее наверх, сначала небольшими холмиками, затем все больше и больше. С каждым месяцем листья вырастают и опадают, и с каждым годом — деревья. Даффи однажды сказала, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, и с лесами то же самое. Пять зим прошло с тех пор, как Робин Ингльби умер здесь, и теперь ничего не осталось.