У поэтов Марциала и Стация было много покровителей: первый перечисляет добрую сотню, второй — восемнадцать имен. Среди них и Аргентария Полла [411] . В ее биографии есть пробелы, но она, во всяком случае, была вдовой поэта Лукана, покончившего с собой по приказу Нерона в связи с так называемым заговором Пизона. В связи с годовщиной его смерти — вероятно, в год пятидесятилетия Лукана, то есть в 89 г. н. э., — она заказала Стацию сочинение в жанре, напоминающем гороскоп («генетлиак»), а Марциалу три эпиграммы. Эти стихи восхваляли не только покойного поэта, но и Поллу — добрую супругу, верную вдову, красавицу и умницу. Об отношениях поэтов с этой дамой прямо говорится в эпиграмме Марциала X, 64, датированной 98 г. н. э.: в ней он называет ее «царицей» (regina), что свидетельствует о величайшем почтении нищего поэта к своей покровительнице. Возможно, что ее роль была еще больше, чем говорят эти факты, и способствовала престижу самой Поллы. Заказчицей Марциала была также Муммия Нигрина — жена, а потом безутешная вдова наместника Каппадокии и Галатии Луция Антистия Рустика, скончавшегося в своей провинции в 93 или 94 г. н. э. Живя в Риме, Марциал пытался стяжать благосклонность некоей Сабины — жительницы Атесты в Цизальпинской Галлии. В 98 г., когда он вернулся к себе на родину в Бильбилис, «госпожой» и в каком-то смысле хозяйкой поэта стала его землячка Марцелла, подарившая ему маленькое поместье, где он и закончил свои дни без тревог, хотя и не без горя. Эти четыре имени не должны вводить в заблуждение: они все связаны с Марциалом, который явно попрошайничал больше других, и не дают возможности сделать общие выводы о роли женщин в культурном меценатстве. В то же время, как увидим ниже, их благотворительность могла принимать и другие формы, связанные с политической деятельностью и общественной жизнью.

Римляне, следуя Аристотелю, были убеждены, что между мужчиной и женщиной есть радикальное отличие по природе. Это отражалось и на разделении труда. Согласно Колумелле [412] , «домашние работы предназначены для женщин, полевые же исключительно для мужчин. Таким образом, бог <…> поручил женщине попечение о делах домашних, сделав ее неприспособленной для других дел». Итак, природа и культура согласны между собой — таков был принцип. Что же на практике?

Овидий не горел желанием вновь видеть в Риме дебелых краснощеких матрон, занимавшихся только работой по дому [413] . Но стоило уехать подальше от города, и возможность повстречать таких представлялась все чаще. В Англии на раскопках в современном Фрочестер Корте в саду сельской виллы обнаружено много женских булавок — это доказывает, что женщины там работали. Более того, недавно в Испании в результате раскопок обнаружена семейная ферма, а в ней скелет женщины лет сорока пяти — пятидесяти (VI–VII), ясно показывающий, какую тяжелую жизнь она вела: известковый нарост в области таза может быть связан с кистой или маточной лиомиомой (доброкачественной опухолью); многочисленные, плохо сросшиеся переломы обоих предплечий, остеофитозы (патологические костные образования) грудных позвонков и энтезопатия (костные наросты в месте прикрепления связок) коленей доказывают, что она занималась тяжким трудом.

Овидий не желал также, чтобы его жена умягчала шерсть, управлялась с ткацким челноком, сматывала пряжу, выводила пятна с одежды, составляла краски для домашних тканей [414] . Ювенал выражает гнев и презрение в адрес женщин своего времени, но не заблуждается и на счет им же представленного традиционного образа прошлого [415] . Кто бы умилился, увидев женщин, кашляющих от чада, питающих вздувшимися и отвисшими грудями уже больших детей, варящих похлебку в огромных чанах? Сатирик убежден, что назад возврата нет, но он предан старинным семейным ценностям и желал бы, как и большинство его современников, чтобы новый мир перенял их. Продолжали твердить, уже не веря в это, что непрестанный труд помогает женщинам хранить целомудрие, защищает от кокетства и беспутства, позволяет избежать лишних трат. По мере урбанизации Рима, интернационализации империи и притока новых рабов этот стереотип становился все менее применим к жизни: разрыв между идеалом и действительностью возрастал. Знатная римская матрона имперской эпохи все еще могла величаться в эпитафии почетным эпитетом lanifica (пряха), могла исполнять обязанности (officia) хозяйки дома, но уже и речи не шло, чтобы она все это делала своими руками; в крайнем случае она выставляла напоказ какой-нибудь символ домашней работы [416] или, из уважения к своему сану, училась прясть, как дочь и внучка Августа; пожалуй, она могла наблюдать за домашними слугами в городе и в деревне, но реальная ответственность лежала на ее заместительнице, ведавшей конкретными работами (opera) — управляющей (vilica).

Работа на других могла проходить на дому у хозяйки или клиентки или вне дома — в лавке. Исключительно женским ремеслом было замещение матери вообще и ремесло кормилицы (nutrix) в частности. Ценилось и ремесло повитухи (obsterix), которая вызывалась в случае нормальных родов и занималась уходом за новорожденным: оно требовало серьезного обучения. Очень близко к акушеркам по степени неизбежной осведомленности в интимных делах фамилии и необходимому умению хранить тайну, но еще выше в иерархии умственных профессий стояла женщина-врач (medica или iatromea — искусственное новообразование от греческих слов iatros — врач и maia — повивальная бабка), которая и на опыте, и по книгам училась лечить женские болезни и принимать трудные роды. В V в. н. э. латинский переводчик Сорана Целий Аврелиан поясняет, что «древние стали пользоваться услугами женщин-врачей, чтобы другие женщины не показывали мужчинам свои детородные органы для осмотра» [417] . В лузитанской Эмерите (ныне Мерида) покоится Юлия Сатурнина, прожившая сорок пять лет — несравненная супруга, превосходный врач, во всех отношениях святая женщина. Ее муж Кассий Филипп поставил ей памятник, не забыв выбить на обороте рельеф с изображением спеленутого младенца — напоминание о ее акушерских познаниях [418] . В Капуе известна Скантия Редемпта, достигшая высот в своем искусстве [419] , в Риме — Валерия Берекунда, память которой чтили дочь и муж [420] .

Трудно сказать, учились ли в Риме девочки — свободнорожденные, вольноотпущенницы и прежде всего рабыни — ремеслам вне своего семейства. Вероятно, немногочисленные договоры об ученичестве (disciplina) из Египта римской поры как будто указывают на это. Все они касаются девочек-рабынь, обучавшихся ткачеству; возраст указан только для одной — Ники четырнадцати лет, которую отдавали в учение всего на год. У юриста Ульпиана кратко рассмотрен драматический случай: если ребенок, сбежав от мастера, возвращается к матери, надо ли его считать беглым? Нет, если он вернулся к ней для того, чтобы его скорее простили за какой-либо проступок [421] . Правда, по-латыни здесь стоит слово мужского рода (puer), но вследствие грамматического правила, по которому мужской род всегда имеет приоритет над женским [422] , трактовка некоторых сведений бывает затруднительна: вполне вероятно, что такой мужской род следует понимать как относящийся к лицам обоего пола.

Не говоря о женщинах, прямо обозначенных как жены мастера по слоновой кости (eborarius), гребенщика (pectinarius) и т. п., мы встречаем такие термины, хотя и не всегда можем сказать, занимались ли эти женщины ремеслом непосредственно, содержали лавку или были хозяйками дела: alicaria — пирожница (или проститутка?); aurifex — ювелирша или хранительница золотых вещей; calcaria — торговка известью или обжигательница извести; caupona, соропа, сора — трактирщица; centonaria — тряпичница; conditaria — продавщица маринадов.

Особенно вдохновляли скульпторов своими грациозными и целесообразными движениями «коронарии» (coronaria) — продавщицы и, как правило, изготовительницы венков. На позднеантичных мозаиках Пьяцца Армерина на Сицилии одни женщины собирают розы, другие несут полные корзины, третьи вынимают цветы и плетут из них гирлянды; даже на мулов, привязанных к деревьям, надеты изящные веночки. На мозаике виллы Дезенцано две сидящие друг против друга женщины в венках заканчивают выполнять сложную цветочную композицию; трудно сказать, матроны ли это, проводящие досуг, или работницы. Зато на саркофаге, стоящем ныне во флорентийском Баптистерии, изображена явно сцена профессиональной работы: некий мужчина приносит все необходимое, а женщина на табурете у стола заканчивает плести гибкую гирлянду, подвешенную к ветке; похоже, что цветы нижутся прямо посередине на два ее отростка.