Младший лейтенант Петерс сидел в каюте и писал письмо матери. Письмо, которое, возможно, никогда не дойдет до адресата. Петерс был на грани срыва. Дважды, трижды он порывался писать письмо, но затем отбрасывал лист бумаги.

– Брось это, – посоветовал ему капитан-лейтенант Нобис. – Ляг и расслабься. Все равно нет смысла писать письма… Через два дня мы будем дома. Ты получишь звание лейтенанта, а твоя мать сможет встретить тебя как героя.

– Мне бы ваш оптимизм, герр капитан, – отозвался младший лейтенант. – И ваши нервы в придачу.

– Это – от природы, – ответил Нобис. – Все очень просто: один имеет базедову болезнь, другой – плоскостопие, мне же выпало иметь крепкие нервы.

– Не знаю, как это вам удается, герр капитан, – продолжил Петерс, – но вы выглядите верхом совершенства и распространяете запах одеколона, словно собираетесь на танцы, а не в штурманскую рубку. В вашем присутствии я ощущаю себя неполноценным существом.

Нобис рассмеялся:

– Если это способно помочь, Петерс, я с удовольствием одолжу тебе свой одеколон.

– Вам бывает страшно, герр капитан?

– Конечно. Но к страху можно привыкнуть, как можно привыкнуть к чистке зубов два раза в день или пище из змеиного мяса.

– Как вам удается не обнаруживать ни тени страха?

– Послушай, Петерс, единственное, что мне нравится на этой проклятой посудине, это ощущение уверенности в том, что никто не знает, как я себя чувствую.

– Вы когда-нибудь тонули, герр капитан?

– Дважды, мой милый. Последний раз на нелепом малюсеньком шлюпе.

– Как же вы оказались за бортом?

– Непроизвольно, Петерс. Все происходит так быстро, что потом не понимаешь, как это случилось. Но не дрейфь, за бортом этого корабля никто не окажется.

– Вы действительно так думаете?

– Я повторял про себя это до тех пор, пока не уверовал. И буду впредь в это верить, пока придется… Ну, я иду в штурманскую рубку. Не забудь меня вовремя сменить.

«Прекрасная философия, – думал Нобис. – Вот я стою, разыгрываю из себя героя и треплюсь по мелочам просто для того, чтобы забыть о собственных мыслях. Будто я когда-нибудь смогу забыть о них. Будто я, хотя бы на час, смогу перестать думать о Дайне. Будто я сто раз не переживал последнюю встречу с ней…»

Все двигалось с молниеносной быстротой. Нобиса выписали из госпиталя и поместили в лагерь для интернированных под Лиссабоном. Слева обитали интернированные англичане, справа – немцы и итальянцы. Их разделял лишь забор из поржавевшей колючей проволоки. Разделяла лишь невидимая, так называемая идеологическая стена.

Лишь война разделяла.

По обе стороны от линии раздела люди играли в футбол, ели одинаковую пищу, читали одинаковые газеты. Только комментировали прочитанное в газетах по-разному.

Комендант лагеря, тучный майор, был человеком покладистым.

– Если есть жалобы, заходите ко мне, – говорил он, приветствуя Нобиса. – Я могу предоставить вам почти все. За исключением свободы, конечно. Но в этом вы сами виноваты. Хотя, уверяю вас, я уважаю ваше решение. На вашем месте я сделал бы то же самое.

– Весьма признателен, – ответил Нобис.

По обе стороны от забора из колючей проволоки люди мечтали о побеге. Сторожевые посты, укомплектованные опытными стрелками, преграждали путь к свободе. Они относились к выполнению своих обязанностей серьезно и стреляли без колебаний. Ночью территория лагеря освещалась прожекторами. Был один возможный способ бежать: пропилить железную решетку на первом этаже переднего здания, выпрыгнуть на дорогу при свете прожекторов и затем бежать, бежать, бежать так быстро, как позволяют ноги.

Перед Вернером Нобисом такую попытку предприняли трое заключенных. Двое убежали, третьего застрелили.

«Положим, я укроюсь от лучей прожекторов и пуль, – размышлял Нобис, – что тогда? Каждый поймет, что я иностранец. Мой португальский – безнадежен. В кармане ни гроша. На мне что-то похожее на спецодежду. Без посторонней помощи меня поймают в считаные часы. Кто может мне помочь? Может, Дайна?»

Нобис написал ей письмо. Написал, что просто хочет ее видеть. Ответ пришел обратной почтой. Несколько коротких строк, которые Нобис никогда не забудет.