За время десятилетнего правления он неоднократно доказывал свою неординарность, проявлявшуюся даже в свойственной ему несдержанности. Его царствование было отмечено многими достижениями, говорящими о величии его души. При нем была осуществлена закладка нового собора Святого Петра, появились «Stanze» Рафаэля в Ватикане, «Моисей» Микеланджело и роспись Сикстинской капеллы, начались серьезные изменения, приведшие в итоге к реформе церкви, и велась борьба с иностранным засильем в Италии. Он не боялся жизни и мужественно принял смерть. Он не забыл кардиналов-раскольников, источник постоянного раздражения; они могли повлиять на следующий конклав, и Юлий II слабым голосом, но в сильных выражениях требовал ни в коем случае не ослаблять и не разделять силы церкви. Он уговаривал кардиналов выбрать следующего папу законным путем, каялся в совершенных грехах и заявил, что искренне прощает своих врагов. Юлий II умер 21 февраля 1513 года. Рим оплакивал понтифика. Длинные очереди выстроились к собору Святого Петра; люди хотели последний раз увидеть того, кто вызывал их доверие.

А вот в Ферраре людям хотелось звонить в колокола и возносить благодарственные молебны. Конец войне! Несмотря на настойчивые требования герцога Альфонсо поостеречься демонстрировать столь явно свою радость, Лукреция переходила от одного алтаря к другому, воздавая хвалу Господу за освобождение мира от «этого Олоферна», посылая его «вести войну в другом месте». Когда стало известно, что вновь избранным папой стал друг д'Эсте – Лев X, Феррара не смогла сдержать радостного возбуждения. Вновь избранным папой стал Джованни дей Медичи, сын Лоренцо Великолепного, давший впоследствии название целой эпохе и присвоивший себе достижения Юлия II. Позже Лев X стал тайным врагом Феррары, хотя из-за природной трусости не отваживался открыто заявлять об этом. Секретарями нового понтифика стали Садолето и старинный друг Лукреции Пьетро Бембо. Разве мог Бембо забыть Феррару? Конечно же нет. Он был рад возможности оказывать помощь и поддержку Лукреции, и добился восстановления ее во всех правах, которые она имела при Александре VI. Мало того, ему удалось уговорить папу на конфирмации стать крестным отцом маленького Эрколе. В связи с этим событием Лев X прислал ребенку медаль с изображением Геркулеса, сражающегося с гидрой.

Однако папа не спешил снять с герцога Феррарского обвинения, выдвинутые Юлием II. Лукреция считала, что папа руководствуется осторожностью, затягивая с решением этого вопроса. Такого же мнения придерживались и купцы, вернувшие заложенные Лукрецией драгоценности. По их мнению, «дела Феррары» находились теперь «в совершенно другом положении, чем в те времена, когда герцогиня закладывала драгоценности». Опасность войны миновала, и жизнь постепенно входила в привычное русло. К этому периоду относится серебряная медаль с изображением Лукреции и Альфонсо. До недавнего времени считалось, что это изображение не могло быть сделано с натуры. Тем, кто знаком с портретами герцогини, совершенно ясно, что ее профиль, изображенный на медали, является точной копией медали, на которой она изображена с волосами, заплетенными в косу и покрытыми тончайшей сеткой, или почти точной копией того портрета (с той лишь разницей, что на нем она изображена анфас), где она сидит в окружении придворных дам. Художник не смог соблюсти пропорции, и на портрете довольно большая голова герцогини резко контрастирует с небольшими головками придворных дам, располагающихся у нее за спиной; зато найдено умное решение относительно фигуры маленького Эрколе.

Даже если не рассматривать этот портрет с точки зрения реального сходства с Лукрецией, он дает нам представление об окружении герцогини, об изяществе и богатстве тиранов начала XVI века. Феррара и семья д'Эсте видела, сколь послушна Лукреция их воле, хотя их победу следует скорее отнести к обстоятельствам, продиктованным тем временем, нежели к ее искреннему согласию. Теперь, когда в пылу войны Альфонсо едва не потерял герцогство, он решил вернуться к политике «равновесия сил», проводимой его отцом, старым герцогом Эрколе, но, приспособив ее к новой ситуации (правда, от военных учений он так никогда и не отказался). В отличие от мужа Лукреция продолжила исполнять роль герцогини, как и прежде. Франческо Гонзага решил, что излечился от сифилиса, и сообщил придворным, что готов «осуществлять брачные отношения». Его желания могли касаться как собственной жены, так и новых любовных романов… и он мог запереть маленький дворец, смотрящий на заливные луга, и попробовать забыть мечты и легкомысленные планы, на которые однажды вдохновила его любовь.

Последние годы жизни Лукреции до пределов заполнены любовью (я не имею в виду супружеские отношения). Она никогда не уставала от общественных обязанностей, занимаясь такой важной проблемой, как рассмотрение обращений подданных. Я готова оспаривать утверждение историков, умаляющих ее способность заниматься общественной деятельностью, и в то же время не могу назвать иначе, как откровенной лестью приписываемые Лукреции благоразумие и чистоту, о которых пишет в посвящении к полному сборнику поэтических произведений Эрколе Строцци, выпущенном в 1513 году, Альдо Мануцио. Я не берусь сравнивать Лукрецию с Изабеллой д'Эсте, но она добросовестно выполняла возложенные на нее обязанности вплоть до 1518 года, когда Альфонсо переложил это бремя на себя, чтобы уберечь ее от усталости и болезней.

Она всегда готова участвовать в общественных мероприятиях то ли в силу своего положения, то ли потому, что получала от этого удовольствие. Теперь, по прошествии времени, она могла позволить себе развлекаться так, как ей того хотелось. В праздничные дни она могла покинуть герцогский зал, чтобы слегка перекусить в назначенный доктором час, а затем опять вернуться и досмотреть пьесу или танец. В какой-то момент танцы и театральные представления вышли из моды, и их заменили разные игры, такие, как фанты, секреты и прочее. К примеру, мужчины вроде Ариосто или Бембо в полной мере владели искусством использовать вольности, позволительные в этих играх, незаметно нашептывая дамам любовные слова. Придворные Феррары, вероятно, занимались тем же самым с той лишь разницей, что не обладали литературными талантами. Вероятно, эти игры пользовались популярностью по той простой причине, что давали возможность допускать милые вольности. Игры играми, но музыка тоже не была забыта. Ежедневно давались великолепные концерты; Лукреция никогда не изменяла красивым голосам и хорошим танцевальным школам. Тромбонсино и Никколо из Падуи, Далида де Путти и музыкантша Грациоза Пио; балерины – валенсийская девушка Катерина, Никола и славянин, вероятно, русский, танцор Дмитрий; герцогине нравилось быть в окружении этого «гарема», одетого в золотой тюль, шелка и драгоценности. Оживление вносили карлики и шуты; Ариосто упоминает шута Сантино, известного своими умными эпиграммами и рассказами. Вечером, после ужина, женщины и дети усаживались за столом, и тут откуда ни возьмись карлик. Оглядит всех своими живыми маленькими глазками и начинает рассказ об Эзопе. Лукреция, придворные дамы и дети слушают его в радостном изумлении, а он играет свою роль, по словам придворного, в точности как «волк, дающий наставление овце».

От басен Сантино герцогиня переходила к проповедям монахов, известных своим красноречием. Монастырь Сан Бернардино был по-прежнему ее любимым духовным домом, и она уходила туда в дни, предшествующие большим праздникам. Внутренние дворы дворца Ромеи тихи и приятны; зимой сюда проникали солнечные лучи, а летом можно было спрятаться в тени под арками, и здесь всегда можно укрыться от ветра и дождя. В маленьком внутреннем дворике XIV века росли белые цветы с четырьмя лепестками с сильным запахом (они растут там и по сей день, и в мае монахини украшают ими статую Мадонны). Такой запах рождает доверие, и в этом они походили на ту картину, которую Лукреция могла видеть из своей комнаты, – монастырский сад и жилища простых людей. Гармония не нарушалась до тех пор, пока перед ее мысленным взором не появлялась картина: группа таинственных фигур, сгрудившихся вокруг тела Эрколе Строцци (ночь, подобная всем ночам, несущим смерть в тени римских церквей).

Эти мысли разгоняли молитвы монахинь Лауры, Ефросиньи и дочери Валентинуа, походившей на отца не только лицом, но и талантами и гибкостью ума. Воздух в июне прозрачен, и отчетливо доносятся все звуки. Вот стукнули монастырские ворота. Раздался шелест юбок послушницы, преисполненной самых добрых намерений. Открывается дверь, и на пороге дамы, приехавшие навестить герцогиню. Дверной проем неожиданно заполняется модницами, и в комнату Лукреции заходит Лаура Гонзага. Лукреция, вся в черном, лежит на кровати и просит извинить за неважное самочувствие. Они говорят о моде; Лаура описывает последнее изобретение Изабеллы д'Эсте.