К двадцати годам Джованни начал вызывать серьезное беспокойство Лукреции. Его часто замечали на улицах Феррары, и было бессмысленно наказывать его. Он поощрял грубость своих слуг и подстрекал их на драки с другими, особенно со слугами маленького Эрколе д'Эсте. В результате одной из драк на Пьяцца-дель-Дуомо был убит человек. Участников драки арестовали, и Лукреция могла сама, не дожидаясь приезда Альфонсо из Венеции, способствовать отъезду инфанта из Феррары. Герцог наверняка наказал бы всех участников, включая и инфанта. Требовалось срочно определить статус ребенка и обеспечить его средствами к существованию.

В ход были пущены все средства. Лукреция написала в Рим, чтобы заручиться поддержкой Агостино Чиджи, известного банкира, который покровительствовал Рафаэлю, римским гуманистам и художникам. Ее письмо было не совсем понятно банкиру; как он мог «дать или ссудить двести дукатов с возвратом по пятьдесят дукатов в месяц неизвестно кому, и он просит герцогиню уточнить, что она имеет в виду». Судя по всему, вопрос был решен к обоюдному удовольствию, поскольку Лукреция послала банкиру к следующему карнавалу двадцать шесть масок с бородами и без, изготовленных знаменитым мастером Джованни из Бреста. Ссуда, тем не менее, не решала всех проблем. Лукреция посылает в Неаполь Джероламо Насселло Червия (похоже, безрезультатно). Тогда, воспользовавшись благожелательным и сердечным отношением женщин французской королевской фамилии, Лукреция решает отправить инфанта во Францию. Альфонсо собирался отправиться ко двору Франциска I в конце 1518 года и согласился взять с собой инфанта, только бы увезти его из Феррары. Теперь у Лукреции появилась надежда, что вопрос решен. Она снабдила молодого человека рекомендательными письмами, выбрала в качестве сопровождающих двух наиболее известных аристократов Феррары, дель Сакрато и Тротти, и вручила золотые браслеты и баночки с ароматичными кремами для королевы Шарлотты (Франциск I как-то отметил, что от королевы исходит очень приятный запах). Альфонсо тоже вез подарки королю, королеве и сестре королевы; французский двор, похоже, с нетерпением ждал приезда римского инфанта.

Джованни Борджиа прибыл в Париж в свите Альфонсо и был должным образом представлен королю, королеве и придворным дамам. Когда наступал момент проявить хоть чуточку остроумия, учтивости или обходительности, он становился косноязычным. Феррарский посол и придворные тщетно пытались привести его в чувство; он не хотел постараться даже ради Лукреции, пытавшейся обеспечить ему достойное будущее. Более того, на вопрос феррарского посла, не желает ли Джованни добавить несколько строк в его письмо герцогине, инфант ответил, что ему нечего ей сказать. Посол зашел так далеко, что сам написал в Испанию, пытаясь занять деньги для инфанта, и ему действительно удалось достать небольшую сумму (он не сказал у кого, но, вероятно, у молодого герцога Гандийского, Хуана II). Кроме того, он делал попытки расшевелить молодого человека, чтобы тот мог продемонстрировать хоть какой-то интеллект и веселость: король и придворные дамы уже задавались вопросом, с какой стати они должны заниматься таким неловким и грубым юношей. В конце концов у всех заинтересованных лиц лопнуло терпение. Следом за Альфонсо д'Эсте в Феррару вернулись дель Сакрато и Тротти, оставившие инфанта на попечение посла, который чуть не обезумел от свалившегося на него бремени. Неизвестно, что ответила Лукреция на просьбу посла каким-то образом решить проблему инфанта, но в скором времени Джованни ни с чем вернулся из Франции. Он прожигал жизнь в Италии и после смерти Лукреции никогда не бывал в Ферраре. В какой-то момент у него возникли притязания на герцогство Кемерино на том основании, что еще Александр VI наделил его этой собственностью. Началось судебное разбирательство в отношении правопреемника Джулии Ванаро, пока не вмешался папа и не положил конец незаконным притязаниям Джованни. Последнее упоминание о римском инфанте встречается в 1548 году, во время судебного процесса с женщиной-кредитором о незначительной денежной сумме. К тому моменту он занимал должность папского функционера. Это был самый странный персонаж в жизни Лукреции, считавшийся страшным порождением инцеста, не понимавший, что ему следует делать со своей жизнью, и добивавшийся защиты у церкви, слишком возвышенной, чтобы запятнать себя страшными ошибками, совершенными людьми.

К концу жизни Лукреция обнаруживает в себе присущие молодости страсти, отодвигающие смерть. Она пытается восстановить дружбу с Бембо, которая, по сути, никогда и не прекращалась. У нее по-прежнему остается Франческо Гонзага, но он настолько плох, что их отношения сводятся на уровень молитв. Лукреции требуется нечто большее и для сердца, и для ума. «Я все больше думаю о том средстве от отчаяния, предложенном вашим другом, оно все больше нравится мне и кажется вполне подходящим», – завуалированно, как в былые времена, пишет (дата письма не установлена) Лукреция Бембо. А вот другое письмо, датированное 7 августа 1517 года, аффектированное и манерное. «Дражайший мессир Пьетро, – принимая знакомый нам доверительный тон, начинает письмо Лукреция, – я знаю, что предвкушение ожидаемого события приносит наибольшее наслаждение, поскольку надежда разжигает наше желание и заставляет его [это событие] казаться более значимым. Я хотела несколько задержаться с ответом на ваши прекрасные письма, чтобы доставить вам наслаждение». Куда уж любезнее! Она намекает, что «прекрасные» письма Бембо не должны приходить так часто. Прошло много лет, но он не забыл ее, хотя время, власть и окружавшие его льстецы изменили его – он стал чужим Лукреции. Мессир Пьетро был все еще очень красив, хотя изящество его ума превратилось в некую позу, правда идеально приспособленную к новым условиям существования. Он был весьма красноречив, а поскольку любил поговорить на занимающие его темы, то иногда зацикливался на собственных мыслях; временами казалось, что он, испытывая интеллектуальный взлет, забывает об окружающем мире. Это не мешало ему быть остроумным и, по словам Кастиглионе, когда Эмилия Пио услышала его рассуждения относительно платонической любви и, поняв, что он пребывает в состоянии экстаза, потянула его за рукав и язвительно прошептала: «Осторожнее, мессир Пьетро, с такими мыслями ваша душа не сможет полностью покинуть тело!» На что Бембо немедленно отреагировал: «Мадам, это не явилось бы первым чудом, которое явила мне любовь!»

Бембо наслаждался властью вице-короля в Риме, и семейство д'Эсте считало необходимым при каждом удобном случае направлять к нему посланников и друзей, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Как-то Бембо признался Ариосто, что сохранил самые яркие воспоминания о Ферраре. Узнав об этом, герцог Альфонсо прислал ему приглашение в любое удобное для него времяпосетить Феррару и остановиться в доме, который он особенно любил, в Остеллато. Возможно, Бембо вспомнил осень 1503 года, когда ему в связи с приездом двора Альфонсо пришлось покинуть Остеллато, и грустно улыбнулся. А вот когда Лукреция прислала вслед за мужем приглашение, Бембо ответил благодарственным письмом. Лукреция, читая между строк, должно быть, поняла, что уже никогда не увидит его. Бембо было бы невыносимо увидеть постаревшей женщину, некогда увенчанную его любовью. Ее красота со временем потускнела (она несколько раздалась после многочисленных родов), но не это смущало Бембо. Он боялся обнаружить, что изменилось что-то в нем самом. «Его» герцогиня была той женщиной, которая неожиданно появилась у его постели, когда он болел, сияя любовью, и он хотел запомнить ее такой. На самом деле Лукреция, вероятно, тоже не стремилась увидеть Бембо и писала только из чувства уважения, отдавая дань любезности, посылая письма и подарки. Дружбу с могущественным секретарем Льва X стоило поддерживать.

Теперь Альфонсо д'Эсте понял, что у него нет больше причины опасаться, что жена может его бросить; постоянные беременности связали ее физически и духовно. Он подчинил ее, не нарушив семейной гармонии. Альфонсо никогда не любил жену всем сердцем, но уважал ее и, несмотря на то что никогда не выражал благодарности за детей, которых она ему родила, ее положение матери детей д'Эсте придавало ей достоинства не только в глазах окружающих, но и в его собственных.

Альфонсо отличался крепким здоровьем, здравомыслием и своеобразным чувством юмора. Вероятно, сочетание этих качеств способствовало своего рода душевной глухоте, что никак нельзя отнести к недостатку данной натуры, а является скорее естественным следствием качеств, присущих данному индивидууму. Если согласиться с данным предположением, то несложно понять историю их взаимоотношений с Лукрецией. Она была навязана ему в жены, но стоило им познакомиться, как он с удивлением осознал, что она оказалась более послушной и восприимчивой, чем он ожидал. Позже он понял, что она не столь уж управляема, как ему этого хотелось бы, и он настроился на борьбу с женской покорностью и гибкостью, отравляющими жизнь сильных мужчин. Он протестовал против засилья испанцев при дворе, против заискивающих поэтов, против всего, что делало его жену иностранкой в Ферраре. С помощью кардинала Ипполито он в некоторой степени смог навести порядок. Альфонсо, безусловно, сросся с женой. И дело тут не в верности (вспомните, с одобрения тестя он в первые недели после свадьбы искал утешения у проституток), просто он полагал, что обязан соблюдать супружеские отношения. У Лукреция беременности следовали одна за другой, не считая перерыва во время войны с Юлием II. Вам не кажется странным, что Альфонсо, понявшему, что жена отличается слабым здоровьем, не приходило в голову оставить ее. Вероятно, он так никогда и не понял, что она под любым предлогом старалась ускользнуть от него; то она удалялась в монастырь, то путешествовала по стране или проходила курс лечения. В характере Альфонсо д'Эсте имелась определенная странность, не свойственная принцу крови: он не задумывался о происхождении наследников. Ничуть не меньше, чем дети от законной жены, его интересовали дети от любовницы низкого происхождения вроде Лауры Дьяньти, которая впоследствии стала его любовницей. Он прозвал Лауру «Евстохия», или «Инкубатор», хотя она подарила ему всего двоих детей, в то время как Лукреция (в общей сложности мертвых и живых) по крайней мере семерых. Да, в то время к бастардам относились как к законнорожденным детям, но пример дона Джулио показал Альфонсо, какие проблемы могут возникнуть в семье, и, вероятно, он не захотел экспериментировать.

В начале 1519 года у Лукреции очередная беременность, которая обещает быть очень тяжелой. Она настолько слаба, что с трудом переставляет ноги. Несмотря на это, она терпеливо сносит свое положение и делает все, чтобы беременность удачно разрешилась. Она продолжает заниматься государственными делами (в это время Альфонсо находился во Франции), одновременно с тревогой наблюдая за положением римского инфанта, находящегося в Париже, и продолжая переписываться с Гонзага, чья жизнь стремительно близится к концу. 24 января 1519 года она пишет маркизу нежное письмо со словами утешения. Маркиз умер 29 марта, изъеденный сифилисом. Лукреция пишет Изабелле д'Эсте вежливое письмо с выражениями соболезнования, только единственной фразой выразив свои эмоции: «Я тоже нуждаюсь в утешении». Но Изабелла не испытывала никакой симпатии к невестке и не нуждалась в утешении. Теперь она – хозяйка. Она тут же отказалась от услуг советников мужа (в первую очередь от ненавистного Толомео Спагнуоли) и утешилась, взяв бразды правления в свои руки. Ей было не дано понять, что в скором времени ее сын Федерико, новый герцог Мантуанский, захочет единолично управлять государством.

За эти годы Лукреция сильно изменилась. Страсти поулеглись, она стала спокойнее, и знакомые вещи предстают перед ней в новом свете. Теперь она определилась с моральными ценностями, и сделанный выбор не вызывает ни малейших сомнений.

Как странно, что она не сумела понять этого раньше – следует обратиться к Богу. Она становится набожной: кается, соблюдает пост, истово молится. Ее не покидает надежда на лучшее будущее. Вера в бессмертие души равносильна для нее вере в жизнь. В 1518 году Лукреция вступает в орден францисканцев (третий орден под руководством Фра Людовико делла Торре). Теперь она ежедневно посещает церкви Феррары и, идя на богослужение, надевает под расшитые рубашки власяницу. Она всегда любила обсудить свои слабости с доверенным лицом и теперь часто ходит к причастию. И вот когда ей казалось, что удалось достигнуть долгожданного равновесия, все неожиданно рухнуло.