Глаза Ореста были по-прежнему устремлены на не видимый больше никем ужас. И вдруг он закричал:

– Смотрите! Смотрите! Там какие-то женщины. В черном, все в черном… И длинные волосы, как змеи!

Его терпеливо уговаривали, что нигде нет никаких женщин в черном.

– Это – только плод твоего воображения! – говорили ему. – Не бойся!

– А вы их не видите? – кричал Орест. – Это – не плод моего воображения. Я, я вижу их. Их наслала моя мать. Они кружатся вокруг меня… Из их глаз сочится кровь. О, пустите меня…

В конце концов он убежал, преследуемый своими невидимыми спутницами.

В свою страну Орест вернется только через много лет. Он видел многие страны, и везде его преследовали одни и те же ужасные образы. Он изнемог от страданий, но ведь утрата всего, что ценит человек, это – тоже выигрыш… «Страдания выучили меня», – говаривал он. Орест стал понимать, что нет преступления, которое нельзя было бы искупить, что даже он, запятнавший себя убийством матери, может быть очищен от скверны. По указанию Аполлона он отправляется в Афины, чтобы предстать перед судом богини – покровительницы города. Формально он пришел просить о помощи; тем не менее в его сердце царила полная уверенность в себе. Тем, кто искренне желает очистить себя, отказа не бывает, и с людьми, прожившими в одиноких странствиях и душевных терзаниях, черное пятно его вины становилось все слабее и слабее. Он надеялся, что теперь оно уже исчезло насовсем. «Я могу разговаривать с Афиной чистыми устами», – сказал он себе.

Богиня прислушалась к мольбе Ореста. На его стороне выступил сам Аполлон.

– Это я в ответе за то, что сделал Орест, – заявил он. – Он совершил убийство по моему повелению.

Напротив Ореста снова появились ужасающие лики его преследовательниц Эриний, но Орест с прохладцей отнесся к их требованиям о возмездии.

– Я, а не Аполлон несу ответственность за убийство моей матери, – гордо объявил он, – но теперь я очищен от моей вины!

Такие слова не произносил еще ни один человек из дома Атрея. Убийцы, происходящие из этого рода, никогда не испытывали страданий от своей вины и никогда не пытались очиститься от преступления. Афина склонилась к мольбам Ореста и уговорила сделать то же и богинь-мстительниц. Так был установлен новый закон – закон милости и сострадания, согласно которому сами грозные богини должны были изменить свою природу. Из Эриний они превратились в благомыслениц, Эвменид, защитниц просителей и молящих. Они простили Ореста, и, когда были произнесены слова прощения, дух зла, так долго терзавший дом Атрея, был отогнан. В результате суда Афины Орест стал свободным человеком. Непреодолимые ранее темные силы прошлого уже никогда не склонят на сторону зла ни его, ни кого-либо из его потомков. Проклятие дома Атридов перестало действовать.

Этот миф я целиком заимствовала из двух трагедий Еврипида, поэта-трагика V в. до н. э. Ни один другой автор не излагает его так полно. Счастливое завершение этой истории обеспечивается появлением божества{52}, приемом, общеизвестным в те времена, но Еврипид, правда, единственный из трех великих афинских поэтов-трагиков, кто его применяет. Согласно современным представлениям, его использование следует рассматривать как слабость; и в данном случае он был бы совершенно не нужен, поскольку тот же самый финал мог бы быть достигнут, если бы автор не ввел эпизод с противным ветром. С этой точки зрения появление Афины только осложняет построение сюжета. Возможно, причина этого прегрешения со стороны одного из величайших поэтов, которых знал мир, состоит в том, что афиняне, очень страдавшие в это время от войны со Спартой, жаждали чудес, и Еврипиду захотелось пойти им навстречу.

Как уже было отмечено ранее, греки не жаловали мифы с человеческими жертвоприношениями, которые совершались или с целью умиротворить богов вообще, или побудить Мать-Землю дать хороший урожай, или получить от богов еще что-нибудь хорошее. Они думали об этих жертвоприношениях так же, как думаем мы. Грекам они были отвратительны. Любое божество, требовавшее таких жертв, уже в силу этого оказывалось в их глазах злым, и вслед за Еврипидом они предполагали, что «если боги творят зло, то они – не боги». Поэтому вместо мифа о жертвоприношении Ифигении в Авлиде неизбежно должен был появиться другой, светлый. Согласно первоначальной версии мифа, Ифигения была принесена в жертву потому, что любимая лань Артемиды была убита греками{53}, и повинные в этом охотники могли вернуть благосклонность богини, только пролив кровь молодой девушки. Но для греков более поздних поколений придерживаться этой точки зрения означало бы очернять Артемиду. Очаровательная хозяйка лесов, всегда особо защищавшая молодые и беспомощные создания, никогда бы не стала предъявлять такое ужасное требование.

Таким образом, мифу понадобился другой конец. Когда в Авлиде греческие воины пришли за Ифигенией туда, где она содержалась в ожидании смерти, рядом с ней находилась ее мать, но та запретила Клитемнестре провожать ее до алтаря.

– Так будет лучше для тебя и для меня, – сказала она.

Мать осталась одна. Наконец она увидела направляющегося к ней человека. Он бежал, и Клитемнестра подивилась, почему он так торопится передать ей страшную для нее весть. Но он уже кричал: «Чудесные новости! Чудесные новости!» Ее дочь не принесена в жертву, начал он свой рассказ. Это совершенно определенно, но что же произошло на самом деле, в точности никто не знает. Когда жрец уже собирался нанести удар, присутствующих, естественно, охватил ужас, и все они потупили глаза. Но вдруг жрец отчаянно закричал, и все, кто там был, подняв головы, увидели чудо, в которое едва ли было можно поверить. Девушка исчезла, а на земле рядом с алтарем трепетала лань с перерезанным горлом.

– Это сотворила Артемида, – провозгласил жрец. – Она не пожелала пятнать свой алтарь человеческой кровью. Она сама выбрала жертвенное животное и сама приняла его как приношение.

– О царица! – продолжал гонец. – Я сам там был и сам все видел. Твое дитя наверняка у богов!

Но Ифигения не была взята на небеса. Артемида перенесла ее в страну тавров (ныне Крым) на берега Понта Аксинского (Моря Негостеприимного). Тавры же были дикарями, свирепые обычаи которых требовали приносить в жертву богине любого грека, попавшего в их страну. Артемида приняла все меры к тому, чтобы Ифигения была в безопасности, сделав ее жрицей своего храма. Но на долю жрицы приходилась ужасная обязанность совершать жертвоприношения, и хотя сама она не убивала соотечественников своей рукой, но освящала их посредством традиционного ритуала, а затем передавала в руки тех, кто, собственно, и должен был принести их в жертву.

Таким образом она прослужила своей богине уже много лет, когда к этому негостеприимному берегу пристала греческая галера. Ее не принесли буря или враждебные ветры, она подошла к берегу сама. А ведь всем было хорошо известно, как поступают тавры с захваченными ими греками. Значит, бросить здесь якорь мореходов заставила чрезвычайно веская причина. На рассвете с галеры сошли двое юношей и крадучись стали пробираться к храму. Они, очевидно, были благороднорожденными и выглядели как сыны царей, хотя лицо одного из них и бороздили глубокие морщины, свидетельствующие о пережитых страданиях. «Думаешь, это тот храм, Пилад?» – шепнул он другому. «Да, Орест, – ответил второй. – То самое залитое кровью место».