Когда следующим утром мы полетели к Гельзенкирхену, чтобы бомбить завод бензола, стало ясно, что Джок был прав и «Эйбл» практически непригоден к использованию. Новый второй пилот – молчаливый австралиец, который мог бы быть хорошим нападающим в регби, – сидел около Дига и наблюдал, как другие «Ланкастеры» обгоняли «Эйбл», пока он не стал последним в потоке, и, когда мы, наконец, дотащились до линии фронта, в поле зрения был только один бомбардировщик. Я не знаю, что он думал, когда слышал, как Лес сообщал об изменении расчетного времени прибытия к Гельзенкирхену, и каждый раз оно оказывалось позже предыдущего, или что он чувствовал, когда Диг с сожалением произнес: «Этот «ящик» и в самом деле загнулся», но в тишине, заполненной гулом работающих двигателей, я задавался вопросом, когда Диг решится повернуть назад.

«Эй-Эйбл» прошел над разрушенным Везелем и углубился на территорию Германии. Видимость впереди была прекрасной; мы были отличной мишенью для артиллеристов на земле для тренировки в стрельбе.

Диг заговорил. Для себя он принял решение. «Так, напарники, – сказал он, – если мы будем продолжать на трех оставшихся двигателях, то... Так... Мы продолжаем».

Пол произнес: «Вот это дело, Диг. Пошли они все!»

Больше никто ничего не сказал. Я подумал о доме, о Боге, об Одри, моих родителях и по очереди дотронулся до каждого из своих талисманов.

Тишина стала настолько тягостной, что я включил микрофон и сказал, что когда мы вернемся, то я поеду в Бери и постригусь.

Самолет немедленно заполнился добродушными насмешками; даже глаза Рея смеялись над краем кислородной маски. «Следи за собой, чтобы не простудиться», – бросил он.

Приблизившись к Гельзенкирхену, мы увидели впереди тонкий, но широко распространившийся слой облаков. Сквозь гул двигателей были слышны разрывы зенитных снарядов, похожие на удары хлыста. Взрывы продолжались и при заходе на цель, и сразу после того, как последняя бомба покинула самолет, сильный взрыв с правого борта сотряс «Эйбл» от носа до хвоста. Диг резко толкнул штурвал от себя и спикировал на несколько сотен метров, затем поднял нос самолета вверх и начал энергичный разворот на 180° с набором высоты. Он вызвал каждого члена экипажа, чтобы удостовериться, что никто не был ранен.

Едва «Эйбл» нашел убежище в облаках, как Рей произнес: «Мы должны зафлюгировать правый внешний двигатель».

Когда его лопасти стали распятием, висящим на поврежденном крыле, Диг сказал: «Лес, дай мне курс прямо назад. К черту установленный маршрут полета».

Потеря внешнего правого двигателя означала потерю привода турельной установки Пола, а поскольку одиночные бомбардировщики были крайне уязвимы для сновавших вокруг истребителей противника, то я занял свое место в носовой турельной установке, в то время как «Эйбл» летел по прямой линии от Гельзенкирхена к точке в Суффолке.

Во время обратного полета все молчали, но когда мы пролетали над Голландией, Диг произнес: «Прощай, «Эйбл». И он сказал это, как о своем самом дорогом друге.

Над базой не было никакой болтовни по радио, никаких условных переговоров, никакого полета по кругу. Диг просто передал: «Говорит «Эйбл», лечу на трех двигателях и должен приземлиться», и пункт управления немедленно ответил: «Эйбл», вам посадка».

Диг опускал самолет все ниже и ниже, пока колеса не коснулись взлетно-посадочной полосы настолько легко, что приземлившийся самолет, казалось, был гигантским перышком, переносимым бризом. Весь экипаж согласился, что эта его последняя посадка на «Эйбле» была лучшей из всех, которые он когда-либо выполнял.

После доклада Викарий поздравил его. «Великолепный успех, старина», – сказал он.

Напряжение возрастало. Мы выполнили пять вылетов в течение недели, в течение месяца ежедневно шли инструктажи, и мы почти непрерывно находились в состоянии боевой готовности. Не стало неожиданностью и то, что мы обнаружили себя в боевом приказе на следующий день. Экипажу выделили «Ланкастер» «Ди-Дог», а целью вылета был предрассветный налет на то, что осталось от Везеля. Небольшая группа «Ланкастеров» поддерживала наземные войска. Разрушенный город был заполнен немецкими частями.

Когда Диг вышел из автобуса на стоянке «Ди-Дога», он издал радостный возглас. Мы увидели, что в тени стоит Джок Хендерсон.

– Я думал, что ты в увольнении, Джок, – сказал Лес, когда мы толпились вокруг него.

Шотландец выглядел немного смущенным.

– Да, но я провел его на базе, и мне не понравилась мысль, что Диг будет прогревать двигатели без меня. Так или иначе, но я не смог бы заснуть, если бы не сделал это.

Мы сбросили бомбы на Везель сквозь облака и приземлились пять с половиной часов спустя.

Во время доклада Викарий сказал нам, что этой же ночью предстоит еще один вылет, но так как это дальний полет, он исключит нас из боевого приказа, чтобы мы могли закончить наш тур парой легких вылетов. Это был хороший жест, но мы не могли сдержать воспоминания о последнем легком вылете Эверса.

Никки вернулся из Шеффилда, причем нераскаявшимся. На дисциплинарных курсах позволялось покидать лагерь каждый вечер между 18.00 и 21.00, и в воротах каждого встречали женщины, которые катили детские коляски, заполненные бутылками пива. Никки получал письма и посылки от вдовы, которая управляла табачной лавкой, и он сказал, что из-за них и женщин с детскими колясками ему было тоскливо снова проходить строевую подготовку.