Хозяин зубастой машины

Аннотация

Рассказ о Герое Социалистического Труда экскаваторщике Василии Ивановиче Кукине.

Часть I 1. Про пустырь и сенбернара Счастливые дни настали для Витьки Круглова — сплошные вокруг события, множество интереснейших событий каждый день. А сперва было очень плохо. Сперва он думал, что крепко не повезло ему в жизни, и считал себя человеком несчастным. Сами посудите — это надо же! — чуть-чуть приболел, всего-то на три денёчка, и вот именно в эти дни Лёшка Серов умудрился заболеть желтухой! Другого времени не мог выбрать. И, естественно, в группе карантин. И ему, здоровому человеку Витьке, в детский сад нельзя, сиди себе, кукуй у окна. В тоске. Из-за Лёхи Серова. Правда, всезнайка Симаков, которому Витька позвонил со скуки по телефону, сказал, что не из-за Серова, а из-за Мишки Пухова. Мишка пососал леденец, а после Лёхе дал пососать. И у того, естественно, сразу началась желтуха, прямо на следующий день. Потому что Мишка рыжий, как огонь. И тут уж или желтуха, или краснуха — другого не жди. Так Симаков сказал, который знает всё на свете. Мама и папа приходят с работы в шесть часов. А с утра до шести очень много времени, просто сосчитать невозможно как много! Тоскливо одному. И главное — без единого события. И вдруг всё замечательно переменилось. Из-за пустыря. На него выходят окна Витькиной комнаты. Раньше это был совсем пустынный пустырь. Одно только и было интересное на этом пустыре — собаки. Их туда выводили прогуливать все жители окрестных домов. Те, конечно, у кого были собаки. А собак Витька любил. Особенно сенбернара. На Витькин пустырь сенбернара выводил большой печальный старик с пушистыми белыми усами. Витька был уверен, что это старый капитан самого дальнего плавания. Но однажды Витька увидел старика без сенбернара, с «авоськой», из которой торчала синяя куриная нога да всякие мелкие пакеты из «Гастронома», и вера его в самое дальнее плавание заколебалась. Хотя, какое отношение «авоська» имела к искусству вождения кораблей, он объяснить не мог даже самому себе. А сенбернар был хорош! Сядет в сторонке от других собак — огромный, с угловатой большущей головой — и думает. Наверняка о чём-нибудь замечательном, своём, сенбернарском. Все остальные собаки просто с ума сходят от зависти и злости — хрипят, лают, рвутся с поводков к сенбернару. И поджарые овчарки, и мордастые бульдоги, и лайки — пушистый хвост колечком, и совсем крошечные собачки, похожие на клубок шерсти. У Витьки от страха сердце замирает. Но тут сенбернар ме-е-едленно поворачивает лохматую голову, глядит на собак: мол, что это вы так всполошились, ребята? И тогда происходит смешная штука: собаки мгновенно останавливаются под его взглядом, будто на стеклянную стенку налетели, и с визгом — назад. А Витька хохочет и хлопает в ладоши. Вот какие незначительные события происходили на унылом пустыре раньше. Разве можно их сравнить с теми, которые недавно начались! Нельзя, при всём уважении к сенбернару! 2. Важные перемены Однажды Витька подходит к окну и видит крупные изменения на белом свете. На пустыре стоит громадная машина с зубастым ковшом, а рядом другая машина — кран с решётчатой рукой — выгружает из кузова автомобиля толстенные бетонные плиты. В жизни таких плит Витька не видел! На одну вся Витькина группа поместится — и ещё останется место для воспитательницы Таисии Владимировны. Потом пришли какие-то люди с полосатыми плоскими рейками, поставили на треногу прибор, похожий на подзорную трубу, поколдовали с этими таинственными вещами, причём рейку ставили так, что цифры оказывались вверх ногами, и ушли. Но перед уходом они вбили в землю деревянные колышки с буквами и цифрами и строго-настрого наказали ребятам колышки те не трогать. Витька тогда уж был здоров — и ему разрешали гулять. Он, конечно, тут же разузнал, что люди, забившие колышки, называются геодезистами; прибор, похожий на подзорную трубу, — нивелиром, а рейку ставят вверх ногами потому, что в глазке нивелира она снова переворачивается — и цифры получаются нормальными, а человек, который её держит, кажется стоящим вниз головой, Витька в этом убедился собственными глазами. Ещё он узнал, что на пустыре построят три двенадцатиэтажных дома, а экскаватор должен вырыть котлованы для фундаментов. Но важнее всего было то, что Витька познакомился с самым главным человеком на стройке — с машинистом экскаватора. 3. Знакомство Когда Витька впервые увидел, как работает экскаватор, он понял, что все его прежние мечты полетели кувырком. Он больше не хотел быть ни пожарным, ни водолазом, ни продавцом мороженого, ни капитаном дальнего плавания. Угадайте, кем он захотел стать, когда вырастет? Правильно. Машинистом экскаватора. Как она работала, эта стальная, зубастая, рычащая махина! Глаз отвести невозможно! Отполированными до блеска клыками впивалась она в землю. Огромным ковшом загребала её под себя, легко переносила по воздуху и точнёхонько высыпала в кузов самосвала. Автомобиль приседал под тяжестью и кряхтел. А если земля осмеливалась сопротивляться экскаватору, он грозно рычал мотором, чуть приподымаясь на гусеницах, словно на цыпочки привставал, и с треском крушил препятствие! Витька как встал в сторонке, так и остался, будто его приклеили. Сколько он так простоял, неизвестно. Только когда почувствовал, что есть хочется до дрожи в коленках, понял — долго. И значит, давно пора бежать домой обедать. Ему казалось, что умная машина всё делает сама, он сначала и внимания не обратил на маленькую кабинку с дверцей над самой гусеницей. Но рокот мотора внезапно оборвался, стальная ручища с зубастым ковшом на конце застыла, дверца кабинки отворилась — и на землю спрыгнул круглолицый, небольшого роста человек в рабочей куртке. Витька глядел на него во все глаза и не верил, что этот человек сейчас вот, на его, Витькиных, глазах управлял стальной громадиной — и она покорно его слушалась. Человек неторопливо обошёл экскаватор, аккуратно вытер руки ветошью и подмигнул Витьке. — Ты чего на меня таращишься, гражданин хороший, будто я чудо-юдо? — спросил он. Витька растерялся и не ответил. Человек улыбнулся, кивнул на экскаватор. — Нравится? Витька поспешно закивал. — Родители ругать не будут? Ты уже давненько здесь стоишь. Я тебя приметил. — Они на работе, — неожиданным басом ответил Витька, — а я на карантине. — Как это? — удивился весёлый человек. Витька рассказал про леденец и про рыжего Мишку Пухова, от которого, по словам Симакова, с Лёхой Серовым приключилась желтуха. Человек рассмеялся и решительно сказал: — Сейчас будем обедать. Ты хочешь есть. По глазам вижу. Он легко поднялся в кабину и принёс большой сверток. Не обращая внимания на Витькино смущённое бормотанье, развернул бумагу, расстелил её как скатерть на одной из бетонных плит и заставил Витьку съесть бутерброд с толстой, необычайно вкусной котлетой и с малосольным огурцом. Собственно, заставлять особенно не пришлось — Витька так проголодался, что расправился с бутербродом молниеносно. — Вот это молодец, это по-нашему, — одобрительно сказал незнакомец и рассказал историю, которую Витька неоднократно слышал от деда. О том, что раньше хозяин кормил работника и глядел, как он ест. Если много и быстро, значит работник хороший. Витька всегда сомневался в справедливости этой назидательной истории — мало ли обжор-бездельников! Но в словах человека, которого беспрекословно слушалась такая машинища, сомневаться было невозможно. После обеда человек сказал: — Ну, а теперь самое время познакомиться. — Он протянул руку: — Василий Иванович Кукин. Рука была небольшая, но очень крепкая, а ладонь, как панцирем, покрыта мозолями. Витька сжал её изо всех сил и ответил: — Витя, — подумал и добавил: — Круглов. — Ну что ж, Витя Круглов, поели, побеседовали — пора и за дело браться. Не надоело глядеть? Витька замахал руками: не надоело, мол. — Ну, гляди, милый. Такое сейчас твоё дело — глядеть да учиться. И Василий Иванович полез в свою кабину. Экскаватор взревел, выстрелил синим чадным дымом и ожил, заработал. И тут Витька вдруг вспомнил, что не поблагодарил Василия Ивановича за обед. Он так покраснел, что слёзы выступили. «Эх, ты, — с горечью прошептал он, — эх, ты! Невежа несчастный!» Витька бросился к экскаватору и остановился удивлённый. Сквозь мутное окошко виден был Василий Иваныч, но лицо его, ещё несколько минут назад весёлое и добродушное, стало строгим и напряжённым, как у лётчика, решившего идти на таран. Витька видел недавно фильм: точь-в-точь такое лицо было у одного лётчика-истребителя. Витька закричал, замахал руками, но Василий Иваныч не слышал. Да и сам Витька за рёвом и скрежетом экскаватора едва слышал себя. Но вот Василий Иваныч случайно повернулся, увидел Витьку, высунулся. — Ты чего? — спросил он. — Спасибо! — закричал Витька. — Что? — Большое спасибо за обед! — У Витьки даже горло заболело, так он заорал. Василий Иваныч услыхал, с улыбкой кивнул, губы его зашевелились. И Витька скорее догадался, чем расслышал: — На здоровье! 4. Взрослый друг Экскаватор, на котором работал Василий Иваныч, назывался ОМ-202, «Омич». Это значит, что сделали его в далёком сибирском городе Омске. А до этого кем только не работал новый Витькин друг: и токарем, и заправщиком мотовоза, и водителем этого самого мотовоза! Но всё это было до того, пока в 1934 году, восемнадцатилетним парнишкой, не пересел на экскаватор. Так с тех пор и работает — на самых разных экскаваторах. И нет, пожалуй, такого в нашей стране, с которым бы он не справился. Витька и не думал никогда, что со взрослым человеком можно так здорово, так интересно дружить. Мама и папа уйдут на работу, ребята — кто в детский сад, кто в школу, а Витька топает на пустырь, издали машет рукой, здоровается с Василием Иванычем. Особенно он любил такие случаи, когда вдруг не хватало самосвалов и в работе получались перебои. Раз самосвалов нет, то и экскаватору делать нечего, некуда грузить грунт. Василий Иваныч сердился, а Витька потихоньку радовался, потому что можно было всласть наговориться. Вообще-то Кукин особенной разговорчивостью не отличался. Скомандует, что надо делать шофёрам самосвалов, и молча орудует отполированными до серебряного блеска рычагами и педалями. Многотонный ковш летает так легко и точно, что кажется, никаких усилий Василий Иваныч не прикладывает. Но когда Витька впервые попал в кабину экскаваторщика и попробовал пошевелить этими самыми рычагами — ничего у него не вышло. И стало понятно, отчего у Василия Иваныча такие могучие покатые плечи, а руки покрыты мозолями, крепкими, как кость. — Ничего, Витька, подрастёшь, накопишь силёнок, возьму тебя в ученики. Мама сперва побаивалась — как бы с Витькой чего не случилось рядом с такой страшенной машиной, но, когда познакомилась с Василием Иванычем, успокоилась. Она поняла, что ничего худого произойти не может, если рядом этот удивительно спокойный, с доброй улыбкой человек. — Правильно делает мать, что беспокоится, — сказал Василий Иваныч, — моей матери просто некогда было следить за мной — слишком много нас у неё было. И однажды (я уж постарше тебя был) чуть не случилась беда. — Это когда было, — спрашивает Витька, — во время войны? Василий Иваныч рассмеялся. — Эх, Витька, Витька! Я же во время войны вовсе уж взрослым был. На таком же экскаваторе работал. Только та машинка чуть послабее была. Война… Как-нибудь будет время, расскажу. А беда гораздо раньше случилась. О войне с фашистами тогда никто ещё и не думал… Василий Иваныч уселся поудобнее на железобетонную плиту, закурил и задумался. — Вот я тебе, наверное, совсем древним стариком кажусь, а мне детство так ясно помнится, будто вчера мальчишкой бегал в своей Новой Ладоге. Я ведь оттуда. Родом — из Новой Ладоги… 5. Снежная крепость Василий Иваныч, тогда ещё просто Васька, построил вместе с друзьями снежную крепость. Такая крепость получилась — чудо, а не крепость, настоящий замок — стены почти метровой толщины, крыша, амбразуры с запасом снарядов-снежков и алый флаг на углу развевается — красота! Но, видно, Васька и его друзья в ту пору строителями были никудышными, потому что во время особенно жаркой атаки крепость дрогнула, закачалась и рухнула, завалив главного своего создателя — Ваську Кукина. Была уже весна — снег отяжелел, набух водой и прихлопнул Ваську так, что голым озябшим рукам совсем не поддавался. Мальчишки перепугались: Васька молчит, и что там с ним — неизвестно. Они и разбежались по домам. Промёрзшие, мокрющие, с руками красными, как у гусей лапы, мальчишки ничего не рассказали взрослым. Они юркнули в тёплые постели, но заснуть не могли — их мучила совесть. В этом месте рассказа Витька возмущённо топнул ногой. — Друзья называются! Трусишки несчастные! Как же это можно — бросить друга в беде?! Где ж это слыхано?! Василий Иваныч улыбнулся: — А ты бы не бросил? — Никогда! — твёрдо ответил Витька. И это было чистой правдой. Василий Иваныч задумался, и Витька увидел, что он далеко-далеко сейчас, в своём детстве. Тогда очень страшно было Ваське Кукину. Холодно ему было, мокро и жутко хотелось есть. А самое главное — так обидно, что слёзы сами собой текли и текли. Бросили одного… А уж ночь на носу. Как же так?! Что же делать теперь? Слёзы текли и текли. Но это не от слабости — от обиды, потому что сдаваться Васька не собирался. Он изо всех сил пробовал выбраться из ловушки сам. Но одну руку придавило снежной стенкой — не пошевелить, а другая, свободная, закоченела до того, что пальцы торчали растопыркой, не хотели слушаться хозяина, отказывались работать. Клонило в сон. И всё-таки он копал и копал. Скрёб шершавый снег ногтями, содранными до крови, ревел в голос, но копал. Наконец ночью уже у приятелей его, братьев-близнецов Саньки и Павлика Роговых, совесть победила страх. Они растолкали спящего, очень усталого после работы отца и всё ему рассказали. Отец вскочил, быстро оделся, схватил лопату и побежал будить соседей. У порога он не забыл влепить по затрещине сыновьям за трусливое их молчание. Откопали Ваську Кукина, принесли домой. Плачущая мать с соседками долго оттирали его. Видно, только упрямство и спасло мальчишку: если бы перестал копать, двигаться, царапать снег, оттирать было бы некого. Потом отнесли его в жарко натопленную баню, долго выгоняли берёзовыми вениками и паром простуду из тощего тела. И выгнали. Через три дня Васька и братья Роговы строили новую крепость. Остальные приятели стыдливо сидели по домам — после трёпки, полученной от родителей. Так окончился первый строительный опыт Василия Иваныча Кукина. 6. Планер Витька очень любил, когда Василий Иваныч рассказывал о своём детстве. А тот и сам любил вспоминать. Витька был благодарным слушателем. Сидит, не шелохнется, слово боится пропустить. Мишке Пухову и Лёхе Серову он теперь был готов спасибо сказать за то, что из-за них карантин вышел. Витька за это время столько узнал всякого, что ни в одной книжке не прочтёшь, ни в одном кино не увидишь. Василий Иваныч рассказывал: «А ещё, все мы, мальчишки и некоторые отчаянные девчонки, увлекались строительством планёров. Сейчас вас ничем не удивишь. Ну, летают вокруг Земли спутники! Ну, по Луне люди ходят! Подумаешь! А для нас тогда — увидишь в небе самолёт — целое событие, разговоров на неделю. А уж полетать на нём — вообще вещь неслыханная. А так хотелось, что и сказать нельзя. Мы целый год строили планёр. Из каких только самых невероятных материалов он не сооружался! Труднее всего было достать покрытие для крыльев. Конечно, о перкале (такой материей покрывали тогда крылья самолётов и планёров) думать было нечего. Но выход нашёлся: три бязевых новеньких простыни, гордость матери, подошли как раз. Мать получила бязь по карточкам и очень гордилась новыми простынями. Представь, что было, когда она увидела их разрезанными на куски! Но она была доброй женщиной и прекрасно понимала: сделанного уж не воротишь, тем более, что я успел пропитать будущие крылья олифой — таким маслом, которым разводят краски. На деревянные части пошли высохшие до звона доски нашего забора, на растяжки — бельевые верёвки. Сиденьем для планериста служил небольшой эмалированный таз, который, кстати сказать, спас меня от увечья. Колёса от старой, вконец прохудившейся детской коляски подарила соседка. И вот настал великий день! С помощью всех мальчишек и девчонок нашей улицы подняли планёр на крышу длиннущего барака, в котором никто уже не жил, слишком он стал ветхим. Барак стоял таким образом, что один его конец чуть ли не нависал над обрывом к реке Волхов. Это была стартовая площадка — лучше не надо! Знакомый лётчик подарил нам огромные защитные очки. Одно стекло у очков треснуло, но какое это имело значение! Как мне сейчас кажется, из-за этих знаменитых на всю улицу очков мы и планёр-то стали строить — уж больно хотелось в них покрасоваться. Я их надел, уселся в таз-сиденье и махнул рукой. Мальчишки изо всех сил разогнали планёр, у самого края барака отвалилось колесо, но это было уже неважно — я летел! Летел! Как настоящий лётчик. Внизу кричали от восторга и зависти мои приятели, крестились и плевались богомольные старушки, а я летел через Волхов. Мне казалось, что полёт длится бесконечно долго, на самом же деле продолжалось это чуть больше минуты. Потом, у противоположного берега, мой летательный аппарат неожиданно клюнул носом, и я грохнулся на берег, усеянный валунами. Когда я очнулся в больнице, доктор сказал, что спас меня эмалированный таз, набитый свежим сеном. Именно этим тазом я и приложился к довольно большому валуну. Сиденье смягчило удар, и я из таза вылетел. Правда, по пути я успел вывихнуть правую руку и получить небольшое сотрясение мозга. Но если поглядеть, что сделалось с несчастным моим планёром, было понятно, что повезло мне здорово». Василий Иваныч смеялся. Смеялся и Витька. Но уважение его к Василию Иванычу возросло ещё больше. Попробовал бы кто-нибудь перелететь на планёре из дощечек, трёх простыней и эмалированного таза через реку Волхов! Витьке хотелось расспросить обо всём поподробнее, но в это время подошла целая колонна самосвалов — и началась работа. Даже бывалые шофёры только головами качали, такой темп задал им машинист экскаватора. Часть II 7. Куриное яйцо А однажды Витька случайно стал свидетелем необычного спора. К Василию Иванычу подошёл шофёр — молодой ещё парень в солдатской одежде, видно, только-только отслужил в армии — и смущённо сказал: — Иваныч, говорят, будто ты можешь вот этой своей зубастой ложкой-поварёшкой, — он показал на ковш, — тюкнуть варёное яйцо, будто ты им завтракать собрался… Мы тут поспорили… Ерунда, конечно, я просто так спрашиваю. Я ведь понимаю… шутка, конечно. Василий Иваныч деловито спросил: — Яйцо есть? — Д-да ты ч-что? Всерьёз? — Парень даже заикаться стал от изумления. Другие шофёры собрались кучкой, пересмеивались, толкали друг друга локтями. И только один, очень спокойный, немолодой уже, стоял молча, потом едва заметно подмигнул Витьке — гляди, мол, повнимательней. — Давай-ка ставь яйцо вот на тот камешек, да побыстрее, работать надо, а не фокусы показывать, — мрачновато сказал Василий Иваныч. Витька вдруг ужасно разволновался, даже вспотел от волнения. Совершенно же ясно, что не расплющить яйцо огромным ковшом экскаватора невозможно. А видеть конфуз и поражение своего друга он не мог. Видно, и голос у Василия Иваныча такой мрачный не зря: кому охота, чтоб над тобой смеялись? В том, что шофёры станут безжалостно хохотать, он не сомневался. Витька достаточно хорошо узнал этих весёлых и отчаянных людей. Им всё нипочём! Ишь выдумали — яйцо им надколи! Витька бросился к экскаватору, замахал руками. — Ты чего? — удивился Василий Иваныч. — Вы их не слушайте! Василий Иваныч покачал головой — не слышу, мол, и выключил двигатель. — Что ты говоришь? — Он далеко высунулся из кабины. — Не слушайте их, Василий Иваныч, — взволнованно зашептал Витька. — Они нарочно… А потом смеяться будут! Это же нельзя — яйцо ковшом! Не слушайте их! Василий Иваныч улыбнулся. — Нельзя, говоришь? Посмотрим! — тихо ответил он и тут же закричал: — Ну, кто ещё хочет поспорить? — А на что? — спросил один из шофёров. Василий Иваныч задумался, потом поглядел на Витьку и усмехнулся: — На три плитки лучшего шоколада. Мы его очень любим. Шофёр поморщился, потом махнул рукой. — Лады! Моя дочка тоже в этом деле разбирается. — Ну, клади яйцо! — приказал Василий Иваныч. Осторожно положили яйцо, острым концом вверх. Чтобы оно не упало, обложили камешками. — Годится? Василий Иваныч кивнул, поудобнее устроился на своём стульчике в кабине, запустил двигатель и размашисто повёл здоровенным зубастым ковшом. Он провёл его всего в нескольких сантиметрах от яйца в одну сторону, в другую. А потом лицо у него опять стало как у того лётчика, которого Витька видел в кино, — суровым, внимательным и напряжённым. Тяжёлый ковш из толстой стали, отполированный землёй, неподвижно замер над яйцом и стал медленно-медленно опускаться. Витька опустился на колени и внимательно следил, что будет дальше. Щель между яйцом и ковшом становилась всё меньше. Потом как будто и совсем исчезла. Никто из затаивших дыхание зрителей не уловил того момента, когда они соприкоснулись. Так же размашисто, как и прежде, ковш взлетел вверх и в сторону. Двигатель экскаватора затих. — Ну, беги за шоколадом, — спокойно сказал Василий Иваныч. — А яйцом можно завтракать. Кушать подано! Подбежали к яйцу, стали передавать из рук в руки. — Вот это да! — Вот это номер! — Почище, чем в цирке! Витька протиснулся поближе и увидел, что яйцо аккуратно, будто его бережно стукнули об стол, чуть смято с острого своего конца. Витька глазам своим не поверил! — Ну, как? Что я тебе говорил! — сказал пожилой, спокойный шофёр. — Как-никак, а четырнадцатый год с Иванычем работаю. В каждом деле есть ремесленники, есть мастера, а есть артисты. Так-то вот! Василий Иваныч в своём деле артист! — Да-а! — только и говорили шофёры. — Да-а! Если б сами не видели, ни за что не поверили бы. — Ну и зря, — сказал Василий Иваныч. — Вот кедровый орешек расколоть и не раздавить — куда труднее. Ну-ка, по машинам. Хватит фокусов. Работать пора. 8. Разговор с хозяином сенбернара И снова ковш с грубой силой вгрызся в слежавшуюся землю, пошёл наполнять один за другим кряхтящие от тяжести самосвалы. Витька задумчиво отошёл в сторонку и встретился взглядом со стариком — хозяином сенбернара. Впервые за всё время, сколько Витька видел его, этот печальный человек улыбался. Ему показалось, что и сенбернар улыбается. Витька с изумлением заметил, что собака и её хозяин чем-то неуловимо похожи. С первого взгляда даже не понятно чем-то ли неторопливым спокойствием, то ли печальным взглядом. — Как это прекрасно, — сказал старик. — Что? — спросил Витька. — Как прекрасно, когда человек работает красиво и точно и любит свою работу! Витька потоптался на месте и наконец решился: — А правда, что вы капитан самого дальнего плавания? Старик вздрогнул и опустил голову. И сенбернар тоже печально потупился. — Почему ты так решил, мальчик? — Не знаю, — растерялся Витька. — Просто мне всегда так казалось. — Нет, ты ошибся. Сейчас я пенсионер. А раньше был аптекарем. Пятьдесят лет готовил людям порошки и микстуры. Витька не смог скрыть разочарования, и старик снова печально улыбнулся. — Но ты почти угадал, мальчик. Я всю жизнь мечтал путешествовать. А вместо этого полвека просидел у аптекарских весов и фарфоровой ступки. — Но почему же?.. — изумился Витька. — Почему я только мечтал? Долго рассказывать… Так уж получилось… — Старик вдруг заволновался, и сенбернар тревожно вскочил, вглядываясь в лицо хозяина. — Но ты… Ты живёшь совсем в другое время и ты ещё совсем маленький человек, у тебя впереди вся жизнь. И я от всей души советую тебе делать только то, о чём мечтается. Только это — и ничего другого! Жизнь такая короткая, такая короткая… Последние слова старик пробормотал едва слышно и поспешно ушёл, а рядом с ним, не теряя достоинства даже в спешке, шагал отважный и добрый сенбернар. 9. Сеньор Кукин предупреждает человечество Осень была сухая, запоздалая. Но всё равно в берёзах уже рыжели лисьими хвостами потоки осенних листьев. У дубов стали ржавыми макушки, и только тополя ещё держались, не хотели менять своего зелёного наряда. Листья так и осыпались, не успев пожелтеть. — Эх, в лес бы махнуть, вот где сейчас красотища! — как-то сказал Василий Иваныч. — Последние славные денёчки! А там пойдёт слякоть, а потом и зима явится. — Да, — печально отозвался Витька. — Только у мамы и папы ни минуточки свободной нет. Не поедут они. — А ты хоть осину от ольхи отличить сумеешь, городской человек Витька? — усмехнулся Василий Иваныч. — Вот ещё! — обиделся Витька. — Я у деда всё лето и осень в прошлом году прожил. В Белоруссии. Он меня всему научил. Я и в этом бы году поехал, да дед захворал. Василий Иваныч нахмурился. — Вот и моя жена занемогла что-то. В санаторий пришлось отправить. А сын укатил. Моряк он… — Потом внимательно поглядел на Витьку, строго спросил: — Значит, лес любишь? — Очень, — ответил Витька. — Молодец! Природу надо любит. И беречь. Она ведь живая, ей больно, когда ее обижают, а пожаловаться не может. Василии Иваныч задумался. Был обеденный перерыв. На штабелях досок, на плитах сидели шофёры, бульдозеристы, сварщики. Витька тоже развернул свои свёрток с бутербродами — мама приготовила. Неудобно ведь каждый раз у Василия Иваныча брать. Витьке нравилось перекусывать вместе со всеми — неторопливо, аккуратно, с достоинством, как едят рабочие люди. — Был я в прошлом году в такой стране — Бразилии, в городе Сан-Паулу, — сказал Кукин, — и пришлось мне нежданно-негаданно говорить перед очень многими людьми об этой самой охране природы. Вокруг сразу стало тихо. — Все головы повернулись к Василию Иванычу. И Витька, как всегда, глядел на него во все глаза. — Как же ты туда попал, Иваныч? — спросил кто-то. — Вроде бы, ты не министр и не дипломат какой, чтоб в Бразилии с разными выступать речами. — А я и выступал как рабочий, как член делегации Комитета защиты мира. Мир ведь не только от бомб защищать надо, но и от грязи всякой. Сейчас за это крепко взялись, не одного разгильдяя оштрафовали, пока научили. — А у них не штрафуют, что ли? — спросил кто-то. — Штрафуют. Да только иному фабриканту дешевле штраф заплатить, чем строить сооружение по очистке. Вот и получается, что в больших городах реки стали мёртвые. Не может в них живое существо жить: не реки, а сточные канавы. — Ну и о чём же ты, интересно знать, говорил? А вот о том, — Василий Иванович положил руку Витьке на голову, — что если все вместе всерьёз за дело не возьмёмся, все люди — американцы, немцы, зулусы, французы, китайцы, русские, — то вот таким как наш Витька, никогда не узнать, что это за радость такая — сидеть на зорьке с удочкой, глядеть на поплавок и ждать поклёвки. Вокруг зашумели, рабочие смеялись, хлопали Василия Иваныча по спине: — Ну, Иваныч, молодец! А они что? Василий Иваныч смутился, пожал плечами. — Я и сам не ожидал. На следующий день все газеты напечатали: мол, сеньор Кукин, русский специалист по охране природы, предупреждает человечество! — Сеньор Кукин предупреждает человечество! — повторил кто-то. И тут такой хохот поднялся, что Василий Иваныч сам не выдержал, рассмеялся. Это надо же — сеньор Кукин! Когда все разошлись, он наклонился к Витьке и сказал: — Будет тебе лес. Как крупный специалист говорю. А также сеньор! 10. Сюрприз В пятницу мама и папа таинственно переглядывались, шептались о чём-то, изредка посматривали на Витьку. Думали, наверное, что он совсем ещё маленький дурачок и ничего не замечает. Витька случайно услышал, как папа сказал: — Эх, с каким удовольствием махнул бы я с ними! — А я? — отозвалась мама. — Счастливчики! Завидую самой чёрной завистью. Никому никогда не завидовала, а им завидую. Витька не выдержал, выбрался из постели, прошлёпал босиком на кухню, где велись эти странные разговоры, и строго спросил: — О чём это вы тут шепчетесь? Кому это вы завидуете? Мама вскочила, поцеловала его в макушку и сказала: — А подслушивать тоже нехорошо. Тем более, что завидую я тебе. — Мне?! — изумился Витька. — Очень интересно получается! Сами уже совсем взрослые, сами каждый день на работу ходят, а ещё завидуют человеку, у которого карантин. Даже стыдно рассказать про такое Василию Иванычу. Признавайтесь немедленно! Папа и мама смутились. Папа хотел что-то сказать, но мама приложила палец к губам. — Не смей! — приказала она. — Сюрприз должен быть сюрпризом, иначе какой же интерес! — Кому сюрприз? Мне сюрприз?! — Тебе, — сказала мама. Витька внимательно поглядел на родителей и понял, что больше ничего от них не добьётся. — Мучители! — буркнул он. — Я теперь всю ночь не засну. — Но уже через полчаса он устал гадать, засопел носом и стал глядеть сон. Сон был такой замечательный, что утром не хотелось просыпаться. Витька знал: стоит открыть глаза — и сон уже ни за что не вспомнишь. Но что ж поделаешь, если пора вставать? Витька открыл глаза, и ему показалось, что сон ещё продолжается, потому что у его кровати стоял Василий Иваныч, в высоких охотничьих сапогах, в кожаной куртке и толстом свитере. Витька быстро зажмурился и снова взглянул на своего друга. Василий Иваныч никуда не исчез. — Глазам своим не верит, — рассмеялся папа. Он тут же стоял, чуть в стороне, вместе с мамой. — А ну-ка, давай, путешественник, вставай поскорее, умывайся — и бегом завтракать. Карета подана. — Папа кивнул в сторону окна. Витька вскочил, подбежал к окну и увидел синий автомобиль «москвич». — Ваш? — шёпотом спросил он у Василия Иваныча. — Ага, — кивнул тот. — Завтракай — и поедем-ка в лес. Так вот что за сюрприз! 11. Кто о чем думал Примерно через час Василий Иваныч и Витька катили по Кировскому проспекту. Просто так, для удовольствия, покружили по тихому прекрасному Каменному острову. Названия-то какие: Первая Берёзовая аллея, Вторая Берёзовая аллея — спокойные лесистые названия, будто листья тихо нашёптывают. Полюбовались на знаменитый дуб Петра Первого и выбрались на Приморское шоссе. Слева, за каналом, тянулись Кировские острова, на которых раскинулся ЦПКиО. Василий Иваныч вдруг притормозил, остановил машину у обочины, задумчиво поглядел на пустой в это время парк. — Отсюда, Витька, для меня началась война, — негромко сказал он. — Я ещё совсем молодой был — всего-то двадцать пять годов. Мне ещё на карусели интересно было кататься. — Ничего себе — молодой! — изумился Витька. — Целых двадцать пять лет! Василий Иваныч улыбнулся. — А на третий день войны я уже был бойцом сто шестого пулемётного батальона. Но всё равно главным моим оружием остался экскаватор. На нем я и воевал. По восемнадцать часов в сутки копал противотанковые рвы, устанавливал железобетонные надолбы, делал котлованы для дотов и дзотов. Многие до сих пор стоят. Вот и поедем мы, Витька, туда, поглядим на качество моей работы. Всё-таки больше тридцати лет прошло. Василий Иваныч включил мотор, и «москвич» бесшумно полетел по гладкому шоссе. — Значит, у вас и пулемёта не было в этом пулемётном батальоне? — разочарованно спросил Витька. — Не было, — покачал Василий Иваныч головой. — Автомат был. Даже ординарец был, как у боевого командира. Иной раз так уработаешься, что из кабины самому не вылезти, ноги не держат А ординарец и накормит, и напоит, и спать уложит, а ночью экскаватор заправит горючим и вычистит. Как нянька. Только ты не расстраивайся насчёт пулемета. За моей копалкой фрицы специально охотились. Они понимали что от меня вреда для них побольше, чем от любого пулемёта. Василий Иваныч вспоминал войну. Бесконечные бомбёжки Лай зениток, пытавшихся отогнать фашистов, которые наглели день ото дня все больше. Вспоминал немецких пикировщиков, которые в ясные летние дни сорок первого года устраивали в небе «карусель». Они выстраивались в круг и один за другим косо падали вниз, долбили и долбили бомбами работающих на оборонных работах женщин, подростков, стариков. И особенно один запомнился — нахальный, устрашающе размалёванный, он будто задался целью уничтожить именно его, Василия Кукина, вместе с экскаватором. Этот фашист включал сирену, и было очень страшно поначалу, хотелось бросить всё и бежать, спрятаться, зарыться в землю. Странное и унизительное состояние. А потом Кукин увидел первых убитых — молоденькие девушки-зенитчицы и высокий, седой, похожий на профессора старик с лопатой в руках лежали совсем рядом, посечённые пулемётными очередями. И пришла ненависть. Она была так велика, что Василий Кукин перестал чувствовать страх. И только ненависть и ярость были у него к этим обнаглевшим стервятникам. Ярость и гордость заставляли работать по восемнадцать, по двадцать часов в сутки и не выходить из машины даже во время самых свирепых бомбёжек. А тому, с измалёванной акульей пастью на фюзеляже, который убил зенитчиц и старика, уже недостаточно было швырять просто бомбы и расстреливать людей из пулемётов — он стал бросать пустые бочки из-под бензина, которые летели с невообразимым воем. Фашист развлекался, а Кукин, стиснув челюсти так, что немели скулы, шептал: — Погоди! Погоди, фашист! Подохнешь собачьей смертью! И ещё он вспомнил, как впервые за много лет плакал от того, что справедливость восторжествовала. Когда однажды в «карусель», которую привычно крутили фашистские самолёты, ворвалось звено «ястребков», размалёванный сразу шарахнулся в сторону. Но один «ястребок» метнулся за ним и всадил очередь прямо в наглую акулью пасть. Очевидно, пули попали в бензобак, самолёт загорелся. Немец выбросился с парашютом, парашют раскрылся, но тут же мгновенно вспыхнул, и фашист замертво упал на землю. Немцы тоже видели это. Они поспешно бросились врассыпную. А люди, рывшие окопы, строящие доты, стояли молча. И не было на лицах злорадства. Просто это были очень усталые и суровые лица. А Василий Кукин опять включил экскаватор. Сегодня надо было непременно закончить противотанковый ров. «Тридцать два года прошло, а будто вчера всё было, — думал Василий Иваныч. — Как время летит! Просто не верится». Слева из окна машины, по ту сторону залива, виднелись светлые корпуса новых домов. За ними блестели золотом шпили Петропавловской крепости и Адмиралтейства, купол Исаакиевского собора. Витька глядел на них и думал, что каждый из построенных домов стоит на фундаменте, но, чтобы построить фундамент, надо экскаватором вырыть для него котлован. Потом экскаватор пророет траншеи — и в них уложат трубы, и побегут по этим трубам вода, газ и тепло. Проложат кабели — будут у людей электричество и телефон. Вот и выходит, что самый главный человек на стройке — хозяин зубастой машины — экскаваторщик. «Время какое-то медленное, ползёт, как черепаха, — сердито думал Витька. — Вот уже сколько прошло, а я всё ещё маленький! Эх, скорей бы стать взрослым! Как рычаги передвигать — это я уже знаю». Витька в сердцах стукнул кулаком по коленке и мрачно засопел. — Ты чего такой сердитый? — спросил Василий Иваныч. — Сопишь, и кулак у тебя с коленкой дерётся. — О времени я! Еле тащится! Во-он когда ещё у меня день рождения будет! Надоело уже! Так всё интересное в жизни пропустишь! Василий Иваныч изумлённо посмотрел на Витьку и вдруг захохотал. Надо же — сидят рядом старый и малый и об одном думают. — Конечно, вам смешно, — обиженно сказал Витька. — Вы-то уже взрослый! Василий Иваныч перестал смеяться, грустно вздохнул. — Эх, чудак-человек, с каким удовольствием я бы с тобой поменялся… — Василий Иваныч притиснул Витьку к своему твердому боку и прошептал: — Живи, Витька! Живи и радуйся. Ты самый богатый человек — у тебя вся жизнь впереди. 12. Долговременная огневая точка Василий Иваныч осторожно съехал с шоссе на узкую просеку, заглушил мотор. — Пошли, путешественник, погуляем, — сказал он. Витька вышел. Осенний лес был красновато-рыжий. Под ногами шуршал толстый слой палой листвы. На фоне жёлтых берёз густые ели казались чёрными, а осины пламенели. — Где-то здесь, — бормотал Василий Иваныч. — Должно быть где-то здесь… — Что? — спросил Витька. — Сейчас увидишь. Они прошли в глубь леса ещё несколько сот метров и увидели огромный валун, обросший голубоватым мхом. — Теперь уже близко, — сказал Василий Иваныч. — Тридцать два года назад леса здесь не было, вырубили, а валун лежал. Он здесь тысячи лет пролежал и будет лежать, пока человеку не помешает. Витька почтительно обошёл вокруг камня, потрогал рукой. Надо же — тысячи лет! — Сюда, Виктор! — Голос Василия Иваныча слышался откуда-то справа. Витька бросился к нему. Василий Иваныч стоял у основания небольшого холма, поросшего тоненькими берёзками. У самой земли была узкая прорезь. — Вот он — дот. Долговременная огневая точка. Витька обошёл холм и по другую сторону его увидел припорошённые листьями бетонные ступеньки и массивную, наполовину оторванную стальную дверь. Она вела внутрь холма. — Это последний мой дот на этой стороне Ленинградского фронта, — задумчиво сказал Василий Иваныч. — Людей уже не хватало, Я тут и экскаваторщиком был и инженером, и плотником, и бетонщиком… Кем я только не был!.. А ну-ка, пройдём внутрь. Будто бы мы с тобой, Витька, строгая комиссия. Василий Иванович протиснулся в щель между стеной и приотворенной дверью. Витька — за ним. Он увидел довольно большое с низким потолком светлое помещение. Свет сочился из трёх амбразур в стенах. В серых бетонных стенах темнели ниши для постелей защитников дома и для боеприпасов. Стенки и потолок были сухими, на полу — тонкий пласт намётанных ветром листьев. — А ведь на совесть сработано! — Василий Иванович улыбнулся. — И простоит неизвестно сколько. Над головой перекрытие из двойного слоя рельсов и бетона, в метр толщиной. Пожалуй, эта избушка одного боится — прямого попадания тяжёлой авиабомбы. Только, — голос Василия Ивановича стал суровым, — только не дай бог, чтобы эта штука пригодилась вновь для войны. Витька притих. Он представил себе, как из трёх амбразур узкие рыльца пулемётов безжалостно плюются раскалённым металлом, как лежат в нишах раненые бойцы, а наверху гудит от взрывов земля и лезут бесконечные цепи врагов. Ему стало не по себе, плечи сами собой передёрнулись. — Замёрз? — всполошился Василий Иваныч. — Не-ет, — выдавил из себя Витька. — Конечно, замёрз. Холодина-то здесь, как в погребе. А я расхвастался!.. Он обнял Витьку за плечи, быстро вывел наверх. И Витька сразу перестал дрожать, потому что вокруг мягко шелестели деревья, тоненько посвистывала птица. Солнце было осеннее, не горячее, но всё равно сосны терпко пахли нагретой за утро смолой и хвоей. И не рвались снаряды, и не бежали враги в зеленой лягушачьей форме. Витька вдруг заулыбался и ни с того ни с сего перекувырнулся три раза через голову. Василий Иваныч с улыбкой глядел на него, и Витьке казалось, что он все понимает. Даже то, чего не понимает ещё он сам, Витька. — А теперь будем обедать, — сказал Василий Иваныч. — Самое время обедать для рабочего человека — полдень. Он снял куртку, расстелил её на макушке дота, вынул из сумки бутерброды, термос и яблоки. — А что дальше было? — Дальше?.. — Василий Иваныч задумался. — Пожалуй, всего и не вспомнишь. Блокада была. Экскаваторов осталось мало, перебрасывали меня по всей линии фронта. Кажется, нету такого участка где бы я не рыл противотанковые рвы, не строил командные пункты, да вот такие доты, на котором мы сидим. Но одно, пожалуй, запомнилось больше всего. Часть III 13. На Пулковских высотах Василий Иваныч работал тогда на Пулковских высотах. Бои за них шли свирепые, потому что с этих высот весь Ленинград виден был как на ладони. А он копал землю. Дни и ночи, дни и ночи — полуголодный, бессонный, усталый… И каждый день — охота. Экскаватор — дичь, немецкие самолёты — охотники. Кто только не охотился за зубастой машиной Василия Ивановича Кукина и за её хозяином! «Юнкерсы», «мессершмитты»… — Я любую марку немецких самолётов издали — по звуку — стал угадывать, — вспоминал Кукин. А Витька слушал и так ярко представлял маленький, беззащитный сверху кубик экскаватора и свирепо бросающиеся на него фашистские самолёты, что даже глаза ладошкой закрывал от страха и гневно сжимал кулаки. Но кукинская машина была словно заговорённая. На ней живого места не было от пулевых и осколочных пробоин, но ни в один важный механизм попасть фашистам не удавалось. — Мотор, лебёдки, поворотный круг работали отлично, а дырки что! Ещё и лучше для вентиляции! — смеялся Кукин. — Ребята из танкоремонтной бригады соорудили мне что-то вроде кабины, а над крышей и по бокам «кабины» броневые плиты поставили, так что пули и осколки с отвратительным визгом отлетали от них, не пробивая. Только приходилось иногда после особенно тяжёлого осколка глушить мотор… После такого жестокого звукового удара Василий Иваныч с трудом приходил в себя. Однажды командир зенитного полка, совсем ещё молодой майор, поглядел на жёлтое, с провалившимися глазами, худое, донельзя усталое лицо машиниста и сказал: — А тебе, Иваныч, надо отдохнуть. Хотя бы денька два отоспаться. Через два дня Кукина вызвал его непосредственный начальник и четко, по-военному приказал идти домой и трое суток отдыхать. Кукин обрадовался. Знал бы он, чем это кончится! Василий Иваныч проспал двое суток подряд. А когда проснулся, узнал, что на Пулковские высоты сброшен вражеский десант и все пути туда отрезаны. Экскаватор увезти было некому. И тогда он пошёл на свой страх и риск. Автомат на шею — и пошёл. Ночью пробрался к своему давнишнему стальному другу, нежно погладил его, и показалось Василию Иванычу, что тот вздрогнул и пробормотал что-то непонятное, будто пожаловался. И Кукин решил пробиваться в Ленинград. Будь что будет! Если напорется на фашистский патруль — дело ясное: гранату в бак с горючим, чтоб не достался экскаватор врагам, а там уж по обстоятельствам, как получится. И он включил двигатель. Пускач затрещал, словно крупнокалиберный пулемёт, немцы яростно отозвались, — видно, не больно-то уверенно чувствовали они себя на ленинградской земле. А потом Василий Иваныч сел и поехал своим ходом. Так и добрался до Ленинграда. И ни один фашистский патруль не остановил его. Надо было видеть лица солдат из нашего боевого охранения, когда они узнали, откуда пригнал свою машину этот худущий парень в промасленном до кожаного блеска ватнике! 14. Самый страшный зверь Василий Иваныч задумался, машинально ломая подвернувшийся под руку прутик. — Вот скажи мне Витька, какой самый на свете страшный-страшный зверь? — Тигр! — не задумываясь, ответил Витька. — И ещё эта… акула. Ужас какая, зубищи — во! Страх глядеть. Я по телевизору видел. Василий Иваныч усмехнулся. — Нет, милый. Есть и пострашнее. Только этого зверя по телевизору не покажешь. И в зоопарк не посадишь… Запомни, Витька, самый страшный зверь на свете — это голод. В сорок втором году ближе к весне он меня и зацапал. Куда там твоей акуле… Вообще-то голода я к тому времени уже не ощущал — опух весь, даже толстым казался, а рычаги передвигать не мог. Надо завалы после артобстрела и бомбёжки разбирать, а я совсем обессилел. И на пути в казарму упал. Чувствую: если не подымусь, погибну. И знаешь что я вдруг вспомнил? — Что? Витька слушает. Глаза горят, он и про бутерброды и про чай из термоса забыл. — А вспомнил я детство. Новую Ладогу и снежную крепость, где меня завалило. Оказывается, то, что в детстве в человеке заложено, — это на всю жизнь. Вспомнил, и стало мне стыдно — мальчишкой не сдался, а тут… взрослый ведь совсем, стыдно без борьбы на тот свет отправляться. Я и пополз. Хоть и ничего мне уже не хотелось, ко всему равнодушие, только крепость помню и шепчу: «Стыдно!». Встать уже не мог. Потому пополз на четвереньках. И дополз. Потом отлежал месяц. Весной полегче стало. Весна! Лебеда появилась, крапива, всякая зелёная травка… Ты ел когда-нибудь щи из крапивы? — Нет… — Витька удивился. — Она же до волдырей острекать может! — Это старая. А из молодой такие щи — пальчики оближешь. В общем, выкарабкался я — и снова на свою копалку — землю копать. Вот и всё. — Как это всё?! — возмутился Витька. — Ну, дальше нормально — работа. Восстанавливали заводы, дома. Вот уж чего-чего, а работы хватило! Гитлер-то приказал наш Ленинград сровнять с землёй, снести, будто его и не было. Правда, ничего у этого сумасшедшего не получилось, но холуи его старались от души, гадостей нам наделали — не счесть. Так что работы всем хватило, а строителям — особенно. Ну, строить — не ломать, дело весёлое! Сперва на всяких трофейных «железках» работал, а потом получил своего «Омича», и вот уже двадцать лет дружим, живём душа в душу. Погоди вот, я его ещё разговаривать научу, а так он всё понимает. — Василий Иваныч рассмеялся, потом огляделся и присвистнул: — Э, брат, пора нам до дому! А то влетит мне от твоих родителей. Вышли к «москвичу». Витька огляделся. Когда ещё попадёшь в лес? Он нарвал большой, яркий букет из берёзовых и осиновых листьев. Василий Иваныч согнул гибкую рябину и добавил в букет несколько алых гроздьев. 15. Кто строит дом? Когда ехали по Московскому проспекту, а потом свернули на Гагаринский, Василий Иваныч то и дело говорил, показывая на какой-нибудь дом: — Мой крестник. Я начинал. И Витьке вдруг стало обидно за Василия Иваныча. — Вот ходят все мимо домов, — сердито сказал он, — живут даже в них, а никто и не знает, что вы их строили. Неправильно это! — Э, дружок, не так просто всех перечислить, кто эти дома придумывал да строил. Я вот буду говорить, а ты загибай пальцы, — увидишь, что получается. Считай: экскаваторщики котлованы да траншеи роют, кабельщики да слесари-трубоукладчики кабели самые разные да трубы укладывают; сварщики эти трубы сваривают, монтажники стены и перекрытия возводят из блоков; кровельщики крышей дом накрывают; столяры двери и рамы оконные приспосабливают; паркетчики полы накрывают; сантехники водопровод и канализацию проводят в доме; газовщики плиты и трубы устанавливают; монтёры электричество проводят; телефонщики — телефоны устанавливают; стекольщики — стёкла вставляют; штукатуры стенки штукатурят, а маляры их красят; телевизионщики антенны устанавливают… Ну, хватит — или еще? — Ого, пальцев не хватает, — засмеялся Витька. — Думаешь, я тебе всех назвал? А изолировщики? А монтёры-слаботочники — чтоб радио работало? А дорожники, чтоб к дому подойти можно было? А у дорожников — и бульдозеристы, и водители катков, и асфальтировщики. А шофёров забыл? А механики, чтобы лифт бесперебойно бегал с этажа на этаж? А озеленители-садовники, а… — Хватит, — сказал Витька и упрямо стукнул себя по коленке. — И всё равно! Раз работали люди, значит надо! Надо, чтоб про них знали! 16. Врет Симаков или не врет? Витьке позвонил Симаков, который всё знает. — Вот ты не знаешь, а я знаю! — закричал он в телефонную трубку свою любимую фразу, с которой обычно начинал любой с Витькой разговор. Витька отодвинул трубку подальше от уха. — Ты чего так кричишь? — разозлился он. — Оглохнуть можно. — А ты сунь в ухо мизинец и поковыряй, — спокойно посоветовал Симаков нормальным голосом. И тут он знал, что надо делать! — Вот у тебя под окнами Герой работает на стройке, а ты ничего не знаешь! — Какой-такой Герой? — Герой Социалистического Труда! — Не может быть, — усомнился Витька, — я на стройке почти всех знаю, а Героя не знаю. — Вот я и говорю: не знаешь! — снова закричал Симаков. — А кем он работает? Как фамилия? Симаков немножко смутился, примолк, запыхтел в трубку. — Кто, я ещё не разузнал. Я только кусочек радиопередачи успел услышать. Там про наш пустырь сказали и еще про Героя. — Нет, Симаков! — твёрдо сказал Витька. — Уж про такое я бы точно знал. Представляешь, если бы ты был Героем? Или, скажем, я. Да мы бы с Золотой Звёздочкой ни на минуту не расставались! Скажешь, нет? Симаков задумался. Снова запыхтел. — Вообще-то правильно, — согласился он. — То-то же — сказал Витька. — Перепутал все, а еще кричишь! Витька был очень доволен, что утёр нос этому всезнайке. На следующее утро Витька увидел Василия Иваныча, присевшего на корточки перед невозмутимым сенбернаром. — Ах ты, красавец! Ах ты, умница, — приговаривал Василии Иваныч и ласково гладил лохматую голову громадного пса. Витька удивился: таких вольностей сенбернар не позволял никому. А тут сам подставляет квадратную свою башку и подрагивает губами, будто улыбается. А клыки-то — с палец! Хоть и знаешь, что добрый, а всё равно жутковато. Хозяин тоже был изумлён. — Странно, — говорил он растерянным и чуточку обиженным голосом, — Кинг никому подобного не разрешал, и вдруг… — Он что же, кусался? — спросил Василий Иваныч. — Что вы! Он просто давал понять, что это ему не нравится. Он не кусается, он ведь не сторожевая собака, а спасатель. — Это я знаю. — Василий Иваныч вынул из кармана свёрток. Я ему косточек принёс, можно дать? Хозяин неуверенно покачал головой. — Вообще-то он не берёт у чужих, только из моих рук, но попробуйте… Я уж ничему не удивлюсь. Василий Иваныч развернул свёрток. Кинг внимательно поглядел на хозяина, взглядом попросил разрешения. Хозяин неопределённо пожал плечами, — мол, как знаешь. Хочешь — бери, хочешь — не бери. Сенбернар нахмурился, будто решал для себя важный вопрос, и стал деликатно хрумкать. Толстенные кости крошились в его пасти, словно леденцы. Старик только руками развёл. — Поразительно! Очевидно, вы очень хороший человек. Собаки это отлично чувствуют, вы уж мне поверьте. Василий Иваныч тоже смутился. — Скажете тоже, — пробормотал он, — человек как человек. Он вдруг заметил Витьку, радостно улыбнулся. — Здравствуй, Витёк! — сказал он. — Понравился маме лесной букет? — Еще как! — Значит, не зря съездили, а? — Ого-го! Я и маме и папе столько всякого порассказал! Только… только вы уж меня, Василий Иваныч, не выдавайте, пожалуйста. Я им рассказал, будто вы ковшом экскаватора немецкий самолет сбили. Ну, придумал, конечно… Понарошке. Чтоб интересней. Я потом признаюсь! Честное октябрятское, признаюсь! — Ну, брат! — оторопел Василий Иваныч. Некоторое время все молчали. Витька чувствовал себя так худо — плоше некуда. Спас его Кинг. Сенбернар сгрыз все кости и с достоинством, коротко поклонился. — Вот это умница! Ай да зверь! Ай да Кинг. А с тобой, фантазёр Витька, я ещё потолкую. Это надо же такое — ковшом самолёт сбить! Мюнхгаузен позавидовал бы! — Он расхохотался, и Витька с облегчением понял — гроза миновала. Потом Василий Иваныч пристально поглядел на сенбернара. — А я лично перед всем собачьим родом в долгу. — Почему? — одновременно спросили старик и Витька. — Одна из них спасла мне жизнь, — ответил Василий Иванович. — Ни породы не разглядел, ни имени не знаю. Спасла мне жизнь, а сама погибла… Василий Иваныч поглядел на часы. До начала рабочего дня оставалось двадцать семь минут. — Расскажу, если интересно, — сказал он. После больницы, едва поднявшись на ноги, Василий Иванович Кукин вновь попал на передний край. Ленинграду, закованному в железное кольцо блокады, не хватало всего: хлеба, людей, боеприпасов, оружия. Экскаваторов тоже не хватало, а уж опытных машинистов-экскаваторщиков — раз, два — и обчёлся. Так что отлёживаться было некогда. Рабочим завода имени Карла Маркса хватило времени и сил подлатать кукинский экскаватор, и началась привычная работа: противотанковые рвы, дзоты и доты, командные пункты, траншеи. Под артобстрелом, под бомбами… Человек может привыкнуть ко всему: к тяжёлой работе, к усталости, к недоеданию, недосыпанию… Но когда в тебя, именно в тебя, несутся снаряды, когда швыряют воющие авиабомбы и поливают пулемётными очередями, привыкнуть к такому и не замечать, будто ты деревянный, невозможно, всякий боится. Просто один теряет голову от страха и совершает непоправимые поступки — становится дезертиром, трусом, а другой преодолевает свой страх и остаётся человеком. Василий Иванович остался человеком. На всю жизнь. Но судьба готовила ему новое испытание. Как раз в том месте, где работал Кукин, прорвались немецкие танки. Танки утюжили наши траншеи, оставляя после себя полузасыпанных, оглушённых, насмерть перепуганных, как они считали, солдат. Они напали неожиданно, на ослабленный участок фронта, куда не успели еще подвезти противотанковые пушки. А много ли навоюешь с винтовкой да с автоматом против стальных, изрыгающих раскалённый металл махин. Но фашисты просчитались. Вот вспыхнул один, второй, третий танк. Это наши бойцы, забившись на дно окопов, пропустив грозные машины, забросали их бутылками с горючей смесью. Но передние этого не видели, они мчались напролом. За дымом и пылью, поднятыми гусеницами и снарядами танков, экскаватор заметили не сразу. Да еще стоял он чуть в стороне. Но вот один из танков, переваливаясь на ухабах, пошёл к нему. Фашисты даже не стреляли, они понимали, что мирная машина не может дать отпора. Пушек экскаватору не положено… Словно издеваясь, водитель сбросил скорость, нацеливаясь угловатой бронированной мордой своего танка в бок экскаватора. И Кукин понял — это конец, гибель. Он ясно представил, что сейчас произойдет: безжалостное чудовище врежется в его «копалку», сомнёт ее, раздавит, уничтожит. Понимал и другое: выскочить из кабины ему не успеть. И самое обидное — ничего невозможно поделать! Сиди и дожидайся, пока тебя раздавят в лепёшку. Василий Иваныч схватил автомат, висящий на крючке в кабине, в ярости и отчаянии всадил очередь в скошенный лоб танка. А тому-то что! Бегемоту дробина и то больнее, потому что бегемот живой… И вдруг Василий Иваныч заметил какой-то рыжий клубок шерсти, несущийся навстречу грохочущему стальному ящику. В последний миг он разглядел, что это собака с каким-то тючком, притороченным к спине. Затем пёс бесстрашно бросился между гусеницами танка — и в этот же миг ахнул взрыв, тотчас взлетели на воздух ещё несколько фашистских танков. И страшного, несущего смерть фашистского танкового клина не стало. Десять стальных машин смрадно пылали на поле боя. Семь из них уничтожили собаки — истребители танков. Собаки погибли, но они спасли десятки человеческих жизней. Среди них — и жизнь Василия Иваныча Кукина. Василий Иваныч ещё раз ласково погладил Кинга. Витька слушал, приоткрыв рот. Старик тоже был ошеломлён. — Да-а, — наконец вымолвил он. — Я читал… но не думал, что это было так. — Вы уж мне поверьте — собак на фронте уважали. Кем они только не служили: и раненых помогали вывозить, и связными были, и мины искали, и, как видите, истребляли танки. Василий Иваныч поднялся, отряхнул брюки. — Вот и весь сказ! А теперь — по коням! Как раз и время подошло, а то мои орлы сейчас сигналить начнут — выражать неудовольствие. Им трудовые подвиги совершать охота. — Он показал на выстроившиеся перед экскаватором самосвалы. И тут Витька вспомнил разговор с Симаковым, который знал всё на свете. — Василий Иваныч! — закричал он. — Тут мне Симаков сказал, будто у нас на стройке настоящий Герой труда работает! Врёт небось? Василий Иваныч улыбнулся: — А что, бывают и ненастоящие Герои? — Да я серьёзно! Настоящий, с Золотой Звёздочкой! — Чего только на свете не бывает, — таинственно ответил Василий Иваныч и залез в кабину. Витька озадаченно поглядел на него, но Василий Иваныч уже запустил мотор. Он помахал Витьке рукой, что-то сказал, но тот не услышал — слишком уж громко трещал пускач. «Врёт Симаков, — решил Витька, — наверняка врёт! Какой человек не станет свою Золотую Звёздочку носить?! Смешно даже! Да я бы не только днём, я бы спать с ней ложился! Нет, врёт Симаков, даром что всё знает». 17. Бомба Мама сказала, что карантин снимут через три дня. И впервые Витька пожалел, что он кончился, этот карантин, потому что на стройке с каждым днём становилось всё интереснее. К огромным котлованам, вырытым Василием Иванычем, подогнали могучие подъёмные краны. Рабочие ловко зацепляли стальными тросами огромные железобетонные плиты, накидывали тросы на толстые крюки кранов — и те опускали плиты на дно котлованов, будто это не плиты, а пушинки. А дно котлованов было выровнено, засыпано песком и щебёнкой, и маленький каток проворно утрамбовал их. Всё это было так интересно, что просто глаза разбегались. Громадные машины привезли целые комнаты — с дверями, окнами, дырками для разных труб. Бери и складывай, как кубики. Для этого собирали высоченный кран, который будет ездить по рельсам, как паровоз, и собирать дом из готовых частей. Только рельсы далеко друг от друга, на железнодорожные не похожи. Теперь Витька не мог сказать, что знает на стройке всех, — столько появилось новых людей. Витьку никто со стройки не гонял, потому что Василий Иваныч с самого начала их знакомства очень серьёзно предупредил его, что есть такая штука, называется «Техника безопасности», и пока строитель назубок её не выучит и не сдаст экзамена, его к работе не допустят. Витька на всю жизнь запомнил, что есть вещи, которые никому делать нельзя, будь ты самый главный начальник. И потому он никогда не лез под стрелу крана или экскаватора, не трогал кабели и не забирался в трансформаторные будки, не прыгал в траншеи и котлованы, не дотрагивался до неизвестных проводов. Строители знали это и считали Витьку своим человеком. Вокруг происходило множество удивительных вещей, но всё равно Витька оставался верен своему экскаватору, и ему никогда не надоедало глядеть, как работает Василий Иваныч. Через день кончалась Витькина свобода — послезавтра уже не побегаешь, послезавтра снимают карантин. В этот день всё и случилось. Начался уже месяц ноябрь, но погода была совсем непохожа на ноябрьскую — было тепло, светило солнышко, а небо — синее-синее. Василий Иваныч кончал рыть последний котлован, а Витька стоял неподалёку и глядел. На минутку он отвлёкся — в чистом безоблачном небе на огромной высоте летел самолёт. А за ним тянулся чёткий белый след, будто кто-то медленно проводил по небу мелом. Снизу самолёт казался таким маленьким, прямо бери и прячь в ладошке. И вдруг послышался противный металлический скрежет и тут же громкий крик Василия Иваныча. Витька не понял, в чём дело. Улыбаясь, он поглядел на кабину экскаватора и увидел открытую дверцу и в ней — бледное, на себя непохожее лицо Кукина. — Уходи сейчас же! Беги! Немедленно! — кричал тот и махал рукой. Витька недоуменно вытаращился: куда бежать? Зачем бежать? Он повернул голову и вдруг увидел застывший ковш экскаватора и висящую на нём толстобокую, рыжую от ржавчины бомбу. Витька сразу понял, что это бомба сколько раз видел он их на картинках, сам рисовал… Она висела между зубьями ковша и казалась совсем нестрашной — просто толстая старая железяка. Василий Иваныч выскочил из кабины, в несколько прыжков добежал до Витьки, схватил его в охапку и побежал изо всех сил к высокой куче песка. — Беги отсюда, Витёк, беги родной. Встретишь кого, скажи: Кукин неразорвавшуюся бомбу подцепил ковшом. Пусть объявляют тревогу. И тут же бросился назад, к экскаватору. А через несколько минут тревожно взревела сирена. Она ревела как-то по-особому — то умолкая на миг, то вновь завывая… Что было дальше, Витька помнил плохо. Он передал кому-то слова Василия Иваныча, люди забегали, умолкли моторы бульдозеров, остановились подъёмные краны… Его самого подхватила какая-то девушка, отвела домой. Потом из окна уже Витька видел, как приехали военные, оцепили пустырь, никого не допуская к котловану. Затем трое командиров подошли к экскаватору, в кабине которого сидел Василий Иваныч Кукин. А дальше он уже ничего не видел, потому что все население дома и его, Витьку, в том числе эвакуировали, увели подальше от опасного места, — их дом был слишком близко от котлована. Витьку крепко держала за руку соседская бабушка, та, что жила через площадку лестницы. Потом прибежала мама — бледная, с непокрытой головой, схватила его, стала тормошить, целовать, и смеяться, и плакать… А перед глазами у Витьки всё висела ржавая, отвратительная, толстая, как свинья, бомба, которая могла во всякий миг взорваться. И совсем рядом, в кабине своего экскаватора, Василий Иваныч, самый надёжный взрослый друг. Эту ночь Витька с родителями ночевали в квартире Симаковых. А сначала, пока ещё не надо было спать, Данька Симаков, тот, который всё на свете знает, ходил вокруг Витьки на цыпочках, и глаза у него были несчастные от зависти. Просто жалко было глядеть, как переживает человек, что такие удивительные события случились без него и узнал он про них далеко не первый. В другое время Витька уж не упустил бы момента подковырнуть Даньку. Но сейчас ему было не до этого. Он знал, что рядом с бомбой осталось всего несколько человек: сапёры и Василий Иваныч. Только сейчас по-настоящему, до конца он понял, как привязался к Василию Иванычу и полюбил его. Мама и папа видели, что сын не спит, но ничего ему не говорили, ни о чём не спрашивали, и лица у них были очень серьёзные. А наутро узнали, что всё закончилось. Сапёры привязали бомбу к ковшу покрепче, чтобы не сорвалась случайно, и подогнали к самому краю котлована машину, полную песку, а Василий Иваныч тихонько перенёс страшный груз так, чтоб он висел точно над кузовом автомобиля. Потом сапёры отвязали бомбу и на руках, осторожно, будто стеклянную, переложили её на песок. Автомобиль медленно-медленно повёз её подальше от домов, к глубокому оврагу. И снова на руках солдаты отнесли её на самое дно. Утром жильцам Витькиного дома разрешили вернуться в свои квартиры и предупредили, чтоб не пугались, бомбу решили в овраге взорвать. В этот день мама не пошла на работу, всё боялась, что Витька как-нибудь проберётся сквозь кольцо оцепления, поближе к оврагу, поглядеть на взрыв. Витька только усмехнулся, когда услыхал про такое, — маленький он, что ли?! Он был счастлив: Василий Иваныч, лучший друг его, был цел и невредим. В одиннадцать часов утра Витька прилип к окну так, что нос сплющился в лепешку. Объявили, что в одиннадцать будут уничтожать бомбу. И всё-таки оглушительный грохот застал его врасплох. Оконное стекло будто выгнулось и больно стукнуло его по носу, а над зелёным оврагом высоко в небо взлетел чёрный куст земли и потом медленно-медленно стал оседать. Бомбе пришёл конец. 18. Герой нашелся Приближался праздник, седьмое ноября, а на стройплощадке всё ещё никто не работал. Сапёры не разрешали. При помощи специальных приборов они искали, нет ли в земле ещё какой-нибудь гадости — бомбы или снарядов. Не появлялся и Василий Иваныч. Его фотография была напечатана в газете. Витька вырезал её, и все знакомые мальчишки и девчонки ужас как ему завидовали: у кого ещё был такой друг! А Данька Симаков просто места себе не находил. Наступил праздник, а, как назло, в этот день моросил дождь. К Витьке в гости пришли несколько приятелей и, конечно, Данька. Сперва было весело, шумно. А потом Витька забрался на подоконник, положил подбородок на колени и примолк. — Что это ты, сын, затосковал? — спросил папа. — А Василий Иваныч меня, наверное, забыл, — тихо сказал Витька. Папа и мама переглянулись, и мама сказала: — Так не бывает. Не бывает, чтоб настоящие друзья забывали. Ты подожди. Когда люди дружат, обязательно нужно уметь ждать. И Витька слез с подоконника, потому что у него были гости, и это не дело, когда хозяин уходит от них и сидит на подоконнике, обхватив руками коленки. И тут заверещал звонок. Мама открыла дверь. На пороге стоял Василий Иваныч в мокром плаще и пушистой кепке. Витька увидел его, застыл на миг, а потом с разбегу бросился к Василию Иванычу, и тот подхватил его на руки, хотя ему было очень неудобно — руки заняты множеством самых разных пакетов и коробок. Василий Иваныч смущенно топтался на месте и шептал Витьке: — Здравствуй, Витёк! Здравствуй, дружок! Ну, что ты, милый, что ты! Витькины гости высыпали в прихожую. — Дайте человеку раздеться! Витька! А ещё хозяин! Принимай гостя! — говорил папа. Мама смущённо забрала у Кукина пакеты и коробки. — Балуете вы этого разбойника. Ох и балуете! — говорила она. — Раздевайтесь, вы совсем промокли, сейчас чай пить будем. — Чай — это хорошо, — говорил Василий Иваныч и зябко потирал руки. — «Москвичок» мой сломался, пришлось пешком идти. Мама помогла гостю снять плащ, и он вошёл в столовую. И тут раздался пронзительный вопль Симакова: — Ага! Что я говорил! — кричал он. — Я вот знал, а вы не знали! Ага! А ты, Витька, говорил, нету! Ага! — Чего нету? — удивился Витька. — Не чего, а кого! — не унимался Симаков. — Героя, говорил, нету! В это время Василий Иваныч повернулся к Витьке, и тот застыл от изумления: на груди его друга поблёскивала Золотая Звёздочка с серпом и молотом посредине. Звездочка Героя на узкой красной ленточке. — Да вот… Праздник ведь… Так полагается, — пробормотал он. А Витька все не мог прийти в себя от удивления. Как же так! Такой знакомый, такой простой человек — и вдруг Герой! А Симаков не унимался, он ликовал. — Ага! Я-то знал! Я-то говорил! А вы не верили! Я первый узнал! — Да погоди ты! — сказал Витька. Он медленно подошёл к своему другу, стал на цыпочки и осторожно потрогал Золотую Звезду. Она была тяжёлой и очень гладкой на ощупь. — А за что? — спросил он шёпотом. — Не знаю, — пожал плечами Василий Иваныч, — За работу, наверное. Копал, копал и выкопал, — пошутил он. Витька глядел на него снизу вверх — маленький человек, у которого всё впереди, и видел, как хорошо, ласково улыбается ему Василий Иванович Кукин, ленинградский рабочий, машинист экскаватора — хозяин зубастой машины. Герой не выдуманный, а настоящий.