— Крутые меры? Что ж тут не понять. Стало быть, вы плюнули этому вашему писателю в физиономию, обругав фарисеем и книжником? Выцарапали ему глаза?

— Нет, конечно. Просто убежала, как побитая собака.

Он подлил вина, и мы снова выпили. Закурили еще по одной сигарете, на этот раз из его портсигара.

— А бежать-то вам, как оказалось, некуда, — улыбнулся он. — Кругом сплошное разорение. Нет норки, куда можно было бы забраться, свернуться калачиком, заснуть, провалиться в небытие. Разве что в оврагах, наглотавшись таблеток. Б-р-р, какая скука!

— Знаю. Только что поделаешь? Я ведь теперь никому не нужна. Теперь у всех своя жизнь.

— А вам-то самой кто-нибудь нужен? Что-нибудь нужно? Откуда вы вообще взяли, что женское счастье — в том, чтобы медленно распухать, как замешанная квашня? Всю жизнь вы приспосабливались к одноклеточному существованию, внушая себе, что нет большей радости, как просто дышать, радоваться солнышку.

— Наверное, вы правы. Но я всегда думала, что мы с ним живем одной жизнью, радуемся одним радостям. Муж так и говорил: мы срослись, стали, как пальцы на одной руке: один болит — и другому больно. А оказалось…

— Ха! «Срослись, как пальчики»! Вот чепуха! В результате, надо полагать, больно оказалось только вам… Героическая женщина, забыв себя, вы отдавали всю себя — все силы, всю душу — мужу, детям, родителям, а они, понятно, хотели жить только своей жизнью, на вашу жизнь им было наплевать. В конце концов, отдали всё и стали похожи на чучело… О, простите! На чучело — в том смысле, что внутри набиты трухой, а всё живое в себе уничтожили. Вот и придумали себе поэзию вместо жизни. А положено, кажется, совсем наоборот — поэзию творить от избытка жизни… Пожалуй, теперь вам придется заново учиться вожделеть. Да просто жить, хотеть, желать…

— Самое ужасное другое, — промямлила я (впрочем, не без глупого пафоса). — Боюсь, что, в конце концов, я просто вообще разочаруюсь в мужчинах!

— Ну, не знаю, — весело воскликнул он, — по-моему, это глядя на вас, можно разочароваться в женщинах.

— Да-да, вы правы, — снова согласилась я, боясь лишь одного — как бы наш разговор не закончился, и я снова не осталась наедине с самой собой.

Он презрительно поморщился.

— Я вам не психолог. Да вам и не психолог требуется. Посидите, подумайте о том, как это мерзко быть героической женщиной… А мне пора немножко подвигаться. Пойду, оторвусь. И заметьте, мне вас совсем не жалко. Женщина, которой хочется танцевать и которая это отрицает, не заслуживает ничего, кроме горсти таблеток, это точно!

Чтобы замять разговор о танцах, я поспешно воскликнула:

— Может быть, у вас… найдется потом еще несколько минуток, чтобы побыть со мной. Если, конечно, я имею право просить вас…

Он всплеснул руками с таким видом, как будто я была совершенно безнадежный случай.

— А мне показалось, что мы успели подружиться. У меня даже сложилось впечатление, что вам, в сущности, наплевать на разницу в нашем возрасте.

— Да, странно. Но я действительно не чувствую разницы. Может быть, это ужасно глупо. Захмелела дамочка, да?

— По вам не скажешь, что особенно захмелели. Где ваше кокетство? Неужели вам не хочется назвать меня на «ты»?.. Да и вы, я думаю, не прочь, чтобы я говорил вам «ты».

— Конечно, я совсем не против. На «ты» так на «ты». Давай.

— Я даже не сказал тебе, как меня зовут.

— Я решила, что ты… сам не хочешь представляться.

— Ну и ну! Разве тебе не приятно было бы назвать меня по имени?

— Конечно, приятно, но…

— Ладно, потом скажу. Когда придет время.

— Ты иди, танцуй, — смущенно сказала я. — Не обращай на меня внимания. А я посижу здесь в уголочке, тихо, как мышка, послушаю музыку…

— Как мышка? Послушаешь музыку? Этот грохот? — искренне расхохотался он.

— Ну, просто отдохну.

— Ладно, Александра, мне пора, — сказал он, протягивая мне портсигар, чтобы я взяла еще одну сигаретку. Потом, тряхнув белокурыми волосами, поднялся из-за стола. Я увидела, что он не такого уж высокого роста, как мне представлялось вначале, но сложен чудесно. Я так и не смогла вспомнить, кого он мне напоминает.

— Но ты еще вернешься? — жалобно промямлила я, чувствуя в этот момент, что сама напоминаю извращенку. Раньше, глядя на подобных молодых симпатичных людей, я могла пожелать их — разве что в женихи своей дочери.

— Не обещаю, но, даю слово, что постараюсь вернуться, — серьезно сказал он. — А ты пока отдохни. Поразмысли о своих желаниях. Можешь даже немножко вздремнуть, тебе это не помешает. Здесь в уголке тебя никто не побеспокоит…

Он немного наклонился ко мне, заглянул мне в глаза и, как старший брат или отец, на несколько секунд положил мне ладонь на темя. А ведь он был вдвое младше меня, причем не фигурально выражаясь, а буквально. Я посмотрела на его близкий, загорелый бицепс, на крепкую, но чуткую руку, покрытую золотистыми волосками. Я послушно кивнула, и он ушел.