— Одно другому не мешает, — перевел ответ Фывапки Сидоров.

— А сам как думаешь, не мужик, что ли? — рявкнул Лаврентьев.

— Наверное… — пожал тот плечами.

— Мысль глупа и вредна, — подвел итог обсуждению командир. — В чем я и сознаюсь перед Олечкой. Любовь к женщине — это главное, а остальное — уже частности. Потому что мужчина, не способный любить женщину, не сможет любить все остальное, что вообще можно любить. В этом я и признаюсь, Олечка.

— В чем? — еле слышно, одними губами, спросил объевшийся пловом единственный солдат полка.

— Оля, я признаюсь в том, что люблю вас. Говорю при всех. И хочу жениться…

— Вы с ума сошли, — скороговоркой произнесла она и выскочила из-за стола.

Командир проводил ее веселым взглядом, поднял стакан:

— За любовь мы и выпьем!

Фывапка, которой перевели содержание последней тирады, захлопала в ладоши.

Командир выпил, опустил стакан, бросил Штукину:

— Пройдусь по территории.

Он не стал догонять Ольгу, все, что надо было сказать сегодня, он уже сказал. Пусть подчиненные пошушукаются, попьют коньячку, а завтра он даст им за что-нибудь крупный нагоняй. Просто так, чтобы не думали, что у него слишком уж душа нараспашку. В конце концов признание было нужно ему и, возможно, Ольге. Все остальные должны благоговейно воспринять информацию, доведенную командиром. «Пусть Ольга, черт побери, прочувствует, что такое первая полковая дама… — подумал он. — Жаль, что не оценила его порыв. Может, подумала, что это оригинальничанье. Но разве такими вещами шутят?»

Еще утром Лаврентьеву и в голову бы не пришло то, что он сделал вечером. Спонтанное признание — это вспышка искренности человека. Правда, потом может прийти сожаление; человек — противоречивая скотина: особенно это свойственно мужчинам. «В такой ситуации я, наверное, похож на фюрера, который учудил жениться перед тем, как отправиться на тот свет» — пришла аналогия.

…На следующий день после дежурства Ольга закрылась в своей комнатушке в штабе. Отдых она ненавидела еще больше, чем дежурство: все теряло свой смысл, казалось временным, непостоянным, никому не нужным. Все жили в мире ожиданий, как на вокзале, где у каждого свой поезд — судьба, которая вывезет каждого в свою сторону и в назначенный час. Офицеры ждали замены, чтобы уехать и никогда больше не возвращаться «в эту дыру». Мятущийся Лаврентьев, кажется, постепенно сходит с ума, но сходит вполне рационально. Он мечтает заменить всех ветеранов и сохранить какое-то подобие полка. «Сидим на пороховой бочке, улыбаемся, на что-то надеемся… Женька просто спивается. Алкоголик! Здесь все алкоголики. И почему-то именно они объясняются мне в любви. Другие не объясняются. Если им что-то и надо, то гораздо более приземленное, например одна ночь с экстазом. Как все мерзко!.. Правда, никто не осмеливается. Боятся… Я командирская шлюха, которая ни разу с ним не спала. И поэтому все равно шлюха».

Ольга подошла к зеркалу, откинула назад соломенную копну волос, оглядела себя, выгнув грудь, провела руками по талии, бедрам, потом сбросила рубашку, оставшись в одних трусиках, повернулась спиной, скосив взгляд, заглянула в зеркало: и сзади была хороша и стройна. «Только никому не нужна в этом логове!» Она вспомнила, как Лаврентьев разговаривал по телефону с сыном, как неожиданно изменился его голос, как увлажнились глаза, он подпер щеку рукой, чтобы никто не заметил его слабости. «Не нужна я ему, вернется к своей. Там все будет по-другому, где совсем иной мир. И то, что здесь кажется искренним и чистым, за тридевять земель отсюда просто не может существовать. Другие мысли, чувства, ценности. Все забудется. И пьяный его кураж… Как он мог такое сказать? Весь полк смотрит на меня, ухмыляясь. А ему, алкоголику, нипочем. Недаром говорят, что у пьяниц сначала атрофируется совесть, а потом печень…»

Тут Ольга вспомнила, что собиралась на свидание с Костей. «Вот единственный человек, который меня искренне любит, — растроганно подумала она. — А ведь он ждет и даже ни словом не намекнул… Поздоровался, посмотрел на меня грустно и промолчал». Ольга сняла трубку и попросила сменщицу, жену прапорщика, соединить ее с санчастью. Катерина усмехнулась, полюбопытствовала:

— Хочешь пилюльку на ночь выписать?

— Спрошу, есть ли таблетка от головы, — ответила Ольга, зная, что та все равно подслушает разговор.

Кашлянув в сторону, она тихо произнесла:

— Костя, это я… Принеси таблетку от головной боли. Если тебе не трудно.

— Не трудно, — поспешно ответил он. — Ты откуда звонишь?

— Я у себя.

— Бегу…

«И пусть прибежит! Милый мальчуган в очечках… Будет тихо при мне напиваться, а я буду слушать его умные философские речи. И все будет как в старых романах. Только я попрошу, чтоб он непременно называл меня по имени-отчеству…»

Раздался стук в дверь. «Какой, однако, скорый!» — удивилась она и крикнула:

— Подожди минутку!

Ольга быстро надела спортивный костюм: в наше время барышни предпочитают удобные одежды — и юбку не надо вечно оправлять.

— Ты бежал? — первым делом поинтересовалась она, открыв дверь.

— Да, — признался Костя. — А то вдруг бы твоя голова перестала болеть. Вот таблетки. Это отличное средство…

— Спасибо, но у меня действительно перестала болеть голова. — Ольга усмехнулась и снисходительно посмотрела на Костю.

Он пожал плечами и покраснел.

— Тогда я пойду. — Костя повернулся и с порога грустно заметил: — Тебе нравится играть со мной?..

— Подожди, — требовательно произнесла она.

— Мне некогда. Спокойной ночи, — сухо бросил он и вышел в коридор.

«Как нехорошо получилось», — опечалилась Оля, кинулась вслед, остановила его, ухватив за кончик форменной рубашки (хотела было за локоток, да не решилась: рукава у рубашки короткие, а хватать мужчину за оголенные места — ой как небезопасно!).

— Подожди, ты даже не выслушал меня…