Она проснулась от резкого рывка. Открыла глаза — ночь. Звездочка тревожно фыркает и несется что есть мочи. Таня натянула вожжи, пытаясь остановить лошадь, но та не слушалась ее. Почуяв недоброе, Таня глянула и обмерла. Догоняя сани, мечутся тени. Много теней. Таня зажмурилась, сердце остановилось от страха, а потом заколотилось так, что она не могла дышать. Открыла глаза. Волки!!! Таня высвободила из-под сена онемевшие ноги, встала в санях во весь рост и отчаянно задергала вожжи. «Но, но, Звездочка! Родненькая-я!»

Снова вынырнули две тени. Некоторое время они бежали наравне с санями, а потом кинулись к Звездочке. Та резко рванула вперед.

— Мамочка!!!

Таня качнулась, потеряла равновесие и выпала из саней. В лицо ударил снег, он сразу же набился в валенки. Таня держалась за вожжи изо всех сил. Но вот вожжи попали под сани. И Таня видела, как они уползали под полоз и их конец становился короче и короче. Ее руки ударились о гладкое дерево, пальцы разжались.

Несколько теней перепрыгнули через нее, завертелись.

А в Байдановской конторе сидели и ждали. Но — ни ребят, ни Тани. Часа в два ночи в контору вбежал дежурный конюх и прямо с порога:

— Танюша здесь? Нет?! Ну, беда!.. Сижу, слышу — тр-р-ресь ворота в конюшне. «Что такое?» — думаю. Фонарь засветил, гляжу. Звездочка прямо с санями в конюшню залетела, вся трясется и ржет, как не своя... А Тани нет. Вот сумка с почтой, под сеном лежала...

Тотчас на поиски Тани выехали все подводы, сколько было. Утром недалеко от казахского аула нашли Танину шаль...

Мама, ты хотела, чтобы я был счастлив. Но я не могу похвалиться этим, мне нечем успокоить тебя. Везде и всюду, ночью и днем болит моя совесть, болит от того, что я не успел сказать тебе ласковых слов. Мне кажется, я ни разу не целовал твоих рук, потому что был маленький и, наверное, счастливый, хоть и голодный. Счастливый потому, что ты была со мной. До конца дней не смогу простить свою вину перед тобой. Если бы ты была сейчас со мной, я бы каждый раз, увидев твою задумчивость, сто раз расспросил бы о ней, не дал бы слезам катиться из твоих глаз. Я с тобой был бы сильнее в тысячу раз. Мама, я дал твое имя своей дочке. Каждую весну езжу на то место, где когда-то была Байдановка. Приезжаю к тебе, чтобы успокоить душу, в которой столько вызрело тревог. И все мало мне этого. Вот почему хочу рассказать людям о тебе. Пусть они говорят своим матерям побольше добрых слов — пока не поздно...

Почему-то мне кажется, что я ни разу не видел тебя веселой по-настоящему: пляшущей или поющей. Может быть, ты не умела плясать и петь? Не верю. Ты просто была очень застенчивая, а главное — тебе не хватало времени, чтобы разделаться со всеми делами и заботами, ты постоянно беспокоилась о куске хлеба для нас, ты была солдаткой. Ты часто плакала, приходя с работы и сообщая бабушке, что снова «сдохли от голода» два колхозных быка, три поросенка, десяток овец, что и на завтра нет корма колхозному скоту.

Помню, однажды ты пришла с работы в обед, набрала вязанку сена из нашей копешки во дворе и понесла ее в колхозный свинарник. Там в корыте рубила лопатой сено, парила его в котле, чтобы спасти последний десяток свиней, выходить их до весны. Но до весны было еще далеко. Помню, как ты плакала, когда голодная свинья Марфа съела собственных поросят, а когда ты попыталась отнять у нее последнего, еще бегавшего в клетке, Марфа кинулась на тебя и разорвала на тебе одежду. Ты пришла домой перепуганная и растерянная. Что делать? В нашем дворе сена осталось корове на неделю. И все-таки ты снова шла к свинарнику с вязанкой сена. Колхозное стадо из шести свиней все же дождалось весны с зеленой травой.

...За тысячи верст от Байдановки грохочет война. Бабушка молит бога о спасении своих сыновей — Павла (нашего отца) и Сидора (дяди). Мама с надеждой и страхом каждый день ходит в контору за почтой. Однажды мы уже получили страшную, но не страшнее, чем у других весть: отец тяжело ранен в боях под Москвой. Пуля пронзила его навылет, пробила легкое. Хорошо — не разрывная. С поля боя его выволок на себе татарин Гизатуллин... Отец снова на передовой. Но теперь он не пехотинец, а шофер в артиллерийском полку — пушку возит. Письма от него приходят чаще и повеселее: немец-то отступает! Пишет, что в «свободное» время есть возможность сыграть на гармошке и спеть «Хазбулат удалой...»

Дома у нас кончилось топливо. Мама, улучив часок, ходит за деревню, чтобы наломать вязанку сухого бурьяна и нарубить ракиты. Сожгли мы все колья, все загородки — а до тепла далеко. Несколько дней подряд глумится над деревней февральский буран.

Ходить в поле за бурьяном опасно, да и смысла нет: его до макушек замело снегом. Многие байдановцы уже вырубили тополя вокруг своих огородов, а наши по-прежнему рокочут своими вершинами под лихим ветром, в морозные дни железным звоном поют их стволы.