— Дэ це ты був, парубок нещастный? — спрашивает меня бабушка. — Ось побачь, и вин уже туды — на вытрыбеньки бигае!

— Та он со мной, бабушка, — вступается Гришка.

— Цить, не огрызайся! — топает бабушка. — Ты тоже парубок?.. Молоко на губах...

Мы молча укладываемся на копне. Бабушка накрывает нас шубой и садится рядом. Она достает из кармана фартука несколько яблок и дает нам. «Опадають... Ось насобирала...»

Яблоки очень кислые, мы их грызем и морщимся. Еще сильнее хочется есть. Летом только и еда — зелень. Голод всегда заставляет мечтать. Мы лежим на сене, смотрим в звездное небо. Над тополями плывет луна, словно белая булка. Глубоко вздохнув, Гришка говорит: «Знаешь, когда кончится война, хлеб будет белый, как луна. Я до войны ел такой хлеб. Возьмешь вот такую булку, — Гришка при этом рисует рукой в воздухе большой круг, — качнешь сдавливать, сдавливать... — теперь он сводит руки вместе, одну убирает и показывает мне сжатый кулак, — она вот такой становится. А потом разожмешь пальцы, и булка опять — во! — Он снова изображает перед моими глазами огромный круг. — Вот хлеб был!..»

А мне от его рассказа не легче. «Давай спать!» — предлагаю я и отворачиваюсь от Гришки. Но голодному не так-то просто уснуть. Только закроешь глаза — и начинают в них появляться белые круглые булки. Они катаются вокруг копны, а к нам близко не подкатываются. Даже хлебом пахнет вокруг. В полусне протягиваю руку, чтобы поймать хоть одну булку. Вот она, поймал! Через силу открываю глаза, соображаю, что у меня в руке овчинный подклад шубы, которой мы накрыты. Над нами небо, а на небе одна лишь булка — луна. Но она очень высоко, не достать...

Я еще несколько раз ходил на вечерки. Но однажды меня заметила учительница — Елена Петровна. Раньше она была просто Ленкой Маляренко, а когда закончила семь классов, стала учительницей. И она меня не прогнала бы, да видно, стеснялась при мне петь частушки и плясать. На этот раз и Гришка не стал меня защищать. На том и кончились мои вечерки.

Вскоре после случая с курами то ли из города, то ли из района в Байдановку пришла бумага, в которой требовалось направить для учебы в ремесленное училище троих подростков. И вот правление колхоза задумалось. Кого послать? Подростков-то в деревне осталось человек десять да пятеро парней, которым вот-вот в армию идти. А как они нужны в колхозе! Почти все они — трактористы и комбайнеры, и то не хватает. На тракторе уже работают девчата. Нашему Петьке исполнилось шестнадцать. Кого же послать? Как ни гадали в правлении, как ни прикидывали, выходило, что все ребята нужны в колхозе. А посылать в ремесленное надо. И выпало ехать Петьке с двумя другими хлопцами.

Ах, как не хотелось ему разлучаться с трактором, как не хотелось ему оставлять маму без последней мужской помощи! Уехал. А через месяц вернулся.

Мама и бабушка обрадовались, решив, что он приехал на время, в гости. Но Петька был невесел. Он признался, что самовольно покинул училище.

— Это как же — самовольно? — взволновалась мама. — Тебя же за это судить будут. Да как ты мог? Нет, сынок, ты поедешь назад, завтра же.

— Нет, мама, не поеду. Не могу я там зря время убивать. Мне каждую ночь трактор снится. Вижу, будто возле него Поля Юренко возится-возится, а завести не может, сил не хватает у нее. И так каждую ночь. А судить не должны, ведь я работать буду, не гулять вернулся. А потом... — Петька что-то не договорил и замолчал.

На следующий день он с утра отправился в бригаду. Но долго работать не пришлось. Дня через четыре приехал милиционер, зашел в контору и потребовал к себе Петьку. В поле немедленно послали верхового. Шла посевная, и Петька по целым суткам не сходил с трактора, разве только поесть да полчасика вздремнуть. Узнав, что за ним приехал милиционер, он сказал посыльному.

— Хорошо, передай милиционеру, что приеду часа через два... Вот допашу загонку, умоюсь и приеду...

Милиционер ждал два часа, три, ждал до вечера, а Петька в конторе не появлялся. Тогда он сам поехал на стан. Там ему сказали, что Петька допахал загонку, пригнал к вагончику трактор и пошагал в деревню. Милиционер вернулся к нам домой и стал подозрительно осматривать углы. Бабушка обиделась:

— Не шукайте вы его дома! Не такой Петька, шоб ховаться...

Когда милиционер ушел, бабушка растерянно зашептала: «Ой, лышенько! Ей-богу, вин шось затеял...»

А Петька, действительно, затеял. Он пешком, миновав Байдановку, отправился в Тавричанку — и прямо в военкомат. Там написал заявление, что желает идти добровольцем в армию. И ему вручили повестку. Домой вернулся уже ночью, весь в грязи, уставший, но веселый. Мама и бабушка не спали, и Петька с порога выпалил:

— Что, потеряли меня? Вот и я! Завтра еду к папке...

— Шо ты городишь?! — крикнула на него бабушка. — В тюрьму ты поедешь завтра...

— Нет, бабушка! Вот повестка в армию...

— Как в армию? — прошептала мама. — Ты же еще... Тебе еще рано...

— А я добровольно!..

Мы в эту ночь совсем не спали: собирали Петьку в армию. Утром он сбегал в бригаду, попрощался там с ребятами и девчатами, потом обошел соседей, распростился с ними. За это время петушиная бодрость с него сошла, и он вернулся домой задумчивый, серьезный, повзрослевший. Главное, он очень боялся маминых слез. И она старалась плакать украдкой. Когда они стали прощаться, мама припала к Петьке, и тут-то стало заметно, что он уже на голову выше ее, настоящий мужчина. Только не брился еще ни разу... Мама наказывала ему беречь себя. А бабушка поцеловала внука, перекрестила и сказала: «Ну, с богом! Я спокойна, шо ты на доброе дило идешь. Може, там батька побачишь... С богом!»

Сначала Петька служил в Омске, и бабушка с мамой ездили к нему несколько раз, возили «передачу». А потом в части стали отбирать лучших, более выносливых и смышленых солдат для учебы в офицерском училище. Петьку тоже зачислили в училище, которое было в Новосибирске. Теперь в нашу хату приходили письма с запада и востока. Гляну на треугольник: если «полевая почта» — от отца, если обратный адрес «Запсибво» — от Петьки письмо, из Новосибирска.

Однажды зимой сорок четвертого года, ночью, раздался осторожный стук в окно. Бабушка проснулась и с печки маме: «Оксана, чуешь, хтось стучит!» Мы тоже проснулись. Кто бы это мог так поздно, в буран? Мама вышла в сенки.