— Мать тебя просто пугает. Поди, знает, что отвечать будет, если что... Не трусь! — Василий покровительственно похлопал Глашу по плечу.

Поднялись на высокий виадук. Внизу раскинулась территория завода с красными зданиями цехов, с высокими трубами мартеновского цеха.

— Вон, Глаша, наш завод.

— Который завод-то?

— Вот это все — завод, — Василий очертил в воздухе рукой дугу, которая уперлась концами в перила виадука. — А видишь желтое здание с большими окнами? Это наш цех. Ну, ты еще его увидишь.

Возле двери начальника отдела кадров толпились люди, в основном — девчонки, видно, окончившие десять классов. Завидев Глашу, они зашушукались, захихикали. Это не прошло мимо внимания Глаши. Она шагнула к девчушке, которая смеялась неосторожней других.

— Чего ржешь, как кобыла? Подбери губы-то, не видишь — начальство идет? — Глафира замахнулась, но Василий вовремя поймал ее за руку и затащил в кабинет. Начальник отдела Иван Васильевич Прокопенко, грузный, пожилой мужчина с румяным лицом, уже ждал их. Он встал даже, когда Василий с Глашей вошли. Глаша была еще раздражена, но все-таки, видно, готовилась к разговору, хотела быть сдержанной и вежливой. С ходу выпалила:

— Здорово, начальник, принимай на работу! — Прокопенко улыбнулся, закурил. А Василий смутился. Он не так хотел начать. «Зайдем, — думал он, — поздороваемся, сядем, а потом я скажу: «Вот, Иван Васильевич, Глафира Гнучая, о которой вам говорили. Надо бы ее устроить на завод, в наш цех...». Но Глаша опередила его и спутала все карты.

— А будешь работать? У нас легкой работы нет, порядок, дисциплина и так далее, — сказал Прокопенко.

— Это мы знаем. У вас коллектив — кому нести, чего, куда. Знаем, начальник, знаем. Дай закурить. — Глаша, не дожидаясь, шагнула к столу, взяла из пачки папиросу. Повернулась к Василию: — Дай спичку! Знаем, начальник, заработок у вас рубль в день, куда хошь, туда день. Так?

— Не совсем так. Устаревшей информацией пользуешься...

На столе зазвонил телефон. Прокопенко снял трубку, но не поднес ее ко рту, а держал на вытянутой руке. Его одолевал смех. Так он и положил трубку на место, не откликнувшись в нее. Глянули друг на друга и засмеялись. Прокопенко — беззвучно, со слезами, Табаков — смущенно. Глаша сидела нога на ногу, курила и тоже улыбалась: дескать, раз люди смеются чему-то, почему бы не поддержать их по мере возможности.

— Заявление есть? — спросил Прокопенко, отсмеявшись. — Нет? Надо написать. Вот бумага, пиши. — Протянул чистый листок, подал ручку. Глаша взяла бумагу и ручку, даже не подумав, подала Табакову.

— Пиши, у тебя лучше получится... У меня подчерк плохой...

Василий написал за нее заявление. Начальник отдела поручил заместителю вести прием, а свою дверь закрыл на ключ изнутри. Взял листок учета кадров.

— Так где, говоришь, родилась? — спросил он Глафиру, держа авторучку на изготовку.

— В чистом поле поневоле.

— А если серьезно, то где?

— Все равно там же.

— Хорошо, напишем в «Чистом Поле» с большой буквы, раз у тебя и в паспорте эта графа пустая. Вроде бы ты и вовсе не рождалась. Так, дальше что у нас? У Чистого Поля, конечно, нет ни области, ни района... Национальность?

— Сербиянка.

— Не цыганка?

— Что ты, начальник, сербиянка я, чистокровная. Всю жизнь это от матери слышу. Да ты в паспорт не заглядывай, там все — брехня.

— Так-так. Где училась? Ах да, ты не училась нигде!

— Училась, начальник.

— Где?

— На собак брехать да на свинье пахать.

— Этого мы записывать не будем, но к сведению примем. Да, Василий Иванович?

— Примем. А биографию ей сделаем новую, с сегодняшнего дня. Потом будет что записывать.

— Наш атлас не уйдет от нас. Будет? Еще и то будет, что нас не будет... Спрашивай, спрашивай, дальше, начальник.

Глашу увлек этот веселый разговор, она освоилась, пододвинулась ближе, навалилась грудью на стол, пальцами по стеклу побарабанивает.

— Дело к концу идет. Что тут у нас осталось? Ага! Невоеннообязанная, наград не имеет, не избиралась, ученой степени не имеет, за границей не была...

— Была, начальник.

— Где и когда?

— В Америке, а когда — не помню.

— Постарайся вспомнить.

— Вспомнила. Когда на свете не было.

— Это более-менее правдоподобно. Все!

— Нет, не все, начальник.

— Что же еще?

— Ты не записал, верующая я или нет, православная или басурманка. А может, я в какую-нибудь секцию хожу, может быть, я игоистка. А?..

— Ей-богу, веселый ты человек, Глаша! — улыбнулся начальник отдела кадров. — Ты только дверь открыла и поздоровалась, я понял, что ты безбожница. Потому и не спрашиваю. А вообще насчет веры у нас в анкетах вопросы не ставятся.