Шрифт:
— Ники! — вскричала она и крепко обняла меня, прижала к себе. — Ники, милый, поверь, я впервые это вижу! Клянусь тебе. Кто-то подложил их сюда. Кто-то… Ники, дорогой…
— «Если хочешь остаться на вершине, — мой голос дрожал и срывался, — нужно бороться каждую минуту».
Слез не было, глаза мои оставались сухими, но голова раскалывалась. Я разомкнул крепкие объятия и направился к двери.
— Ники, сынок, не уходи…
Но я уже выбежал из комнаты и побежал куда глаза глядят, прочь от этой ужасной гасиенды.
На улице было светло. Высоко в небе светила луна. В моей разгоряченной голове мелькнула мысль: если мать побежит за мной, я убью себя.
Не знаю, как долго я пробыл в таком состоянии. Казалось, вечность. Я стоял и смотрел на луну. И вдруг почувствовал чужую руку.
— Николас.
Всем своим существом я почувствовал, что Прелесть — единственный человек в мире, который мне сейчас близок. Я обнял ее.
— Ники, — голос ее звучал мягко, как ветерок в пустыне, — Ники, милый, что случилось?
— Мать… — начал я.
— Ты имеешь в виду, что ей не нравится мое участие в выступлении? Она все время придирается. Но ты не думай, я не обижаюсь. Она ведь знаменитость, звезда. А звезды все такие. От них нельзя ожидать снисхождения к бедным девушкам, которые пытаются…
— Это сделала она, — выдавил я с трудом. — Она убила Норму. А теперь… теперь убила Сильвию. Она что-то натворила в Париже, и Норма знала об этом. Сильвия узнала…
Не выпуская Прелести из объятий, я рассказал ей все — о мертвой Сильвии в ванной, об отпечатках собачьих лап, о Стиве Адриано, о письме в шкатулке для драгоценностей.
— Вот так обстоят дела. Но меня это не касается. Что с того, если она убийцй? Кого волнует это старое чудовище…
— Ники!
— Ты скажешь — она моя мать, но мне все равно. Я же не виноват, да? Я-то здесь вообще ни при чем! Меня не спрашивали, хочу ли я родиться…
— Ники, успокойся. — Я почувствовал, что она гладит мои руки. — Выслушай меня. Ты напрасно думаешь, что Сильвию убила Анни.
Прелесть прижалась ко мне, вглядываясь в лицо. Я видел при лунном свете, как блестят ее глаза.
— То, что произошло в Париже… Я об этом не знаю. Ничего не знаю. Но она не убивала Сильвию, не убивала Норму. Послушай, Ники. Днем, после нашего возвращения от Сильвии, когда вы все разошлись, Анни пришла ко мне.
— Пришла?..
— Да. Я не успела войти в комнату, как пришла она. И с места в карьер принялась читать мне нравоучения и песочила почти до самого представления. Понимаешь? У нее просто не было времени ни для чего другого.
— А собачьи лапы? А письмо в ее шкатулке?
— Это не она, Ники. Могу поклясться. Это сделал кто-то другой.
Собачьи следы. Значит, это не Ронни. Он не мог заполучить Трая. Остается Пэм, владелица пса. Пэм, которая могла знать о Париже. Пэм, которая была бы рада отдать за мать душу. Пэм, которая в вечер падения Нормы находилась поблизости. Она сама так сказала!
Сказала!
Но если Пэм, безумно преданная матери, убила двух ее соперниц, то от этого никому не легче. Нет, легче! Пэм не мать. О Пэм можно думать, ее можно подозревать.
Я все крепче прижимал к себе Прелесть. Я более не сомневался, что люблю ее. Потому что она принесла мне облегчение? Или потому, что она Прелесть? Кто знает?
— Милая, когда я думал, что убийца — моя мать… я готов был умереть.
— Бедняжка!
— Но, надеюсь, теперь все в порядке.
— Ники, ты со мной. Я всегда рядом. Я целовал ее губы, щеки, волосы.
— О, Ники, я поклялась, что не скажу тебе, потому что у тебя Моника и ты сын Анни Руд, а я — простая девушка… Но все же… Ники, я люблю тебя.
— Прелесть!
Луна над нами сияла ровным холодным светом.
Глава 16
Когда я проснулся, был уже полдень. Мне вспомнился вчерашний разговор с Прелестью, ночной Лас-Вегас, и я поспешил к матери. Она сидела на кровати и читала газету. Я обнял ее, в ответ она поцеловала меня, и мы оба почувствовали огромное облегчение. Я присел рядышком.
— Привет, ма! *
— Ники, милый, взгляни-ка, какие ужасные вещи пишет «Таймс».