По лесу бродили такие же скитальцы, как мы. Кто сидел, кто стоял, прислонившись к дереву, кто лежал в прострации — живые вперемешку с мертвыми…

Наступила ночь. Мозглая болотная сырость пробирала до костей. «Сейчас бы шинель… — проговорила Люда. — Авось, и сухари целы…»

Лес мы знали, как свои пять пальцев — полгода колесили по этим местам, — и решили вернуться к своим палаткам. Метрах в двухстах от палаток остановились. Прислушались — тишина. Палатки стояли как ни в чем не бывало. Имущество — на своих местах. Никишин находит под своим матрацем автомат с полным диском патронов, отыскиваем шинели, пистолеты. Люда тащит из кустов три сумки с сухарями. Кажется, что это сон!

Обошли территорию. Тела наших раненых — скончавшихся и добитых немцами…

Нашли уцелевшую кастрюлю с кипяченой водой, размочили сухари, поели и решили вздремнуть. Не успели коснуться матрацев, служивших нам последний раз, как намертво вырубились.

В седьмом часу меня разбудил Никишин.

— Товарищ военврач, немцы где-то близко — на губной гармошке пиликают…

Забираем вещи и отправляемся по старому маршруту — в юго-восточном направлении. Плацдарм сузился до пятачка, чувствуем, что куда бы ни пошли, — с фашистами не разминуться. Решаем идти в направлении Чудова: там положение в какой-то мере стабилизировалось и проскочить будет легче, как нам кажется.

— Стой, кто идет? — недалеко от опушки нас останавливает окрик часового.

Представились, как положено.

— Из какой части? — спрашивает подошедший старший лейтенант.

— 442-й артполк РГК.

— Каким оружием располагаете?

— Автомат с полным диском, два пистолета.

— Отлично, пройдемте на опушку.

На опушке леса, густо поросшей кустарником, полно военных. Мы подсели к молоденькому лейтенанту с забинтованной головой, лежавшему на краю воронки.

— Что за публика? — спрашиваем его.

— Из разных частей… Немец теснит со всех сторон, мы, как овцы, сбиваемся в кучу.

— А кто тут за главного?

— Член Военного совета 2-й ударной Зуев, — ответил лейтенант и показал на дивизионного комиссара, выделявшегося из группы старших командиров высоким ростом.

Прошел час, пока скомплектовали штурмовые группы, назначили командиров. Нас причислили к шестой по счету группе под командованием капитана Тубольцева — бывшего комбата 1267-го стрелкового полка.

Построились. Иван Васильевич Зуев обратился с краткой речью.

— Товарищи! — сказал он. — Не будем умалять всей серьезности нашего положения. 2-ю ударную армию, некоторые части 59-й и 52-й армий постигла суровая участь. Враг, использовав свои стратегические преимущества, отрезал всю группу войск от фронтовых баз, зажав нас в котле. Сейчас не время заниматься анализом причин создавшегося положения. Виновники отыщутся и будут беспощадно наказаны. Сейчас речь о другом: нам с вами предстоит вступить с фашистами в последний, решительный бой. Задача состоит в том, чтобы неожиданным ударом пробить брешь в обороне противника и вырваться к своим. Не хочу скрывать от вас, что драться придется не на жизнь, а на смерть. У немцев — минометы, огнеметы, все виды стрелкового оружия с неограниченным количеством боеприпасов. У нас с вами — 70 автоматов с минимальным количеством патронов, десяток гранат. Скажу честно, как коммунист, что шансы на успех у нас с вами невелики. Но лучше смерть в бою, чем позорный плен. А сейчас полковник Дмитриев доведет до вас план намеченной операции.

— Друзья мои боевые! — проговорил полковник с выгоревшими хохлатыми бровями. — Мы прошли с вами сотни километров по дорогам войны, пропахшим смертями, и нигде не дрогнули. Пробивали стены головами… И здесь пройдем!

Затем он объяснил порядок развертывания групп на рубеже противника, план операции: «Экономьте каждый патрон, удастся сблизиться с врагом — навязывайте ему рукопашную, — добавил полковник и скомандовал: — Отряд… На бой с фашистами, за Родину, за Сталина, шагом марш!»

День был знойный, идти было так мучительно, что через километр пути все выдохлись. Кто нес шинели — побросали. Перед глазами качались бескровные худые лица, хилые тела с проступавшими через гимнастерку костями. Некоторые сходили с дистанции и больше не возвращались…

По всей вероятности, немцы засекли наше местонахождение еще на опушке: уже на дальних подступах к их обороне по нас открыли сплошной огонь. «Дум, дум, дум!» — жутко хлопали разрывные пули. Мы попадали в траву.

— Обходить противника слева! — прозвучала команда. Но оттуда остервенело заклокотали пулеметы.

Вокруг меня роем взвизгивают и брызжут вспоротой землей пули. Отползаю метров на пять в заросли осинника, чтобы выскочить из зоны прицельного огня. Начался минометный обстрел. Над головой с ужасным воем проносятся мины. Укрываюсь в первой попавшейся свежей воронке. Дыхание спирает прогорклый запах взрывчатки. Выскакиваю из воронки и бегу во весь рост, хватая всеми легкими чистый воздух. Споткнулся, упал в заросли папоротника. Только сейчас мелькнула мысль: «Где Никишин, где Люда?»

Кричу: «Лю…да… Фе…дя…яа!..» Звуки возвращаются ко мне эхом. Стрельба прекратилась. В наступившей тишине послышался не то стон, не то храп. Продираюсь сквозь густую стену малинника, выхожу на полянку: политрук Минаков с бледным, мокрым от пота лицом. Правая рука в повязке, заскорузлой от крови — старое ранение. Осматриваю ноги — правое голенище полно крови. Достаю бинт, скручиваю, чтобы использовать вместо жгута.