— Ну, Андрей, что делать будем?

— Не могу идти, товарищ военврач, голова кружится, — жалуется мой попутчик, а сам зубами стучит от холода.

Прошли мы с ним еще с километр черепашьим шагом. Андрей дальше идти отказывается: вытянулся на земле и глаза закрыл. Наклонился к нему — пульс слабенький, но бьется. Оглядываюсь — метрах в ста блиндаж. Подошел — двойной накат, внутри мхом выстлано. Помог Андрею добраться до блиндажа. Легли. Медленно погружаюсь в дрему, ощущение невесомости — и проваливаюсь куда-то… Сны, как кинокадры, мелькают в кутерьме — и везде немцы с нацеленными на меня пулеметами, давят: на пусковой крючок и дико смеются. Потом чудится, что какой-то монах в черной рясе ставит мне на грудь камень.

— Зачем ты мне, живому, надгробье ставишь? — вроде бы спрашиваю его и открываю глаза. Передо мной стоит дюжий немец и упирается мне в грудь автоматом: «Рус! Рус!»

Сборно-пересыльный лагерь в Сенной Керести представлял собой участок открытой территории около восьми гектаров, обнесенный двумя рядами колючей проволоки. К моменту подхода нашей колонны там находилось более семи тысяч изможденных, больных и раненых советских воинов. Открытые отхожие места кишели мириадами мух и червей. Вши астрономическими легионами расселялись на людях. По утрам пленные очищали их всеми доступными способами, но вши ползли с земли обратно на людей.

Во временных лагерях по приказу вермахта полагалось одноразовое питание: ломтик хлеба, качество которого определялось самим названием «эрзац-брот» (заменитель хлеба), и черпак баланды из грубых комбикормовых отходов. На вид это была темновато-желтая бурда с опилками. Порой она не переваривалась в желудке и вела к непроходимости кишечника. Специально розданная похоронная команда из пленных работала весь световой день на престол Господний.

— Боже мой, Виктор Алексеевич! — Я сталкиваюсь лицом к лицу с бывшим начальником санчасти. — Вы тоже здесь…

— Как видите… Со мной Ерусалимский и Григорьев.

Коробко свел меня с моими дорогими сослуживцами: живые мощи, в глазах — смертная тоска. Роман Иванович показывает зажатый в ладони порошок.

— Что это?

— Мышьяк, припас еще в окружении…

— Лишней порции не найдется?

— Вы еще в силе, выстоите. — Григорьев уклонился от прямого ответа.

Ночь скоротали вместе. Утром моих товарищей погнали этапом в Эстонию. Возле уборной на щитке вывесили объявление: «Кто знает о нахождении в лагере политруков и коммунистов и сообщит в комендатуру, тот получит сигареты и водку». Откровенный цинизм…

Пофамильным учетом пленных немцы себя не утруждали. Отбор на этапы проводился унизительно. К прибывшему в лагерь контрагенту — покупателю рабочей силы — подводили партию раздетых донага пленных. Контрагент в перчатках щупал бицепсы, тыкал в зад тростью, определяя таким образом пригодность к работе. Так был отобран и я — в команду, отправляемую в д. Дмитровка Чудовского района на строительство дороги.

Расселили нас в бывших колхозных свинарниках. Под комендатуру и охрану пленные срубили два дома. Комендантом был унтер офицер Бах — плотный и приземистый «эмбрион» с непропорционально большой головой и короткими ногами. Холодно-враждебно смотрел он исподлобья и жестоко избивал за малейшую провинность. «Русски нихт работа», — любил повторять комендант.

Работали в лесу, на трех дорожных участках, по 70 человек в команде. Строили дороги, связывающие фронтовой район стылом. На фунтовую дорогу укладывались толстые бревна, которые на стыках крепились металлическими скобами. Сверху настилали поперечные бревна потоньше; те, в свою очередь, крепились продольными. Рабочая сила — бесплатная, лес — тоже даровой.

Однажды напарник по лесоповалу Алексей Карпов сказал: «Бежать надо. С одним дружком я договорился. Хочешь — присоединяйся».

— В лесу убежать от охраны не проблема. Куда потом?

— Я из Чудова, в этих краях знаю каждый куст…

Вечером Алексей познакомил меня с Николаем Каменским — артистом Московской филармонии, который до плена был замполитом армейского госпиталя 2-й ударной. Мы все обсудили и наметили побег на 25 июля.

Замысел удался. При падении подпиленной сосны мы нырнули в густой ельник и… были таковы. Два часа шли без передышки в направлении Синявинских болот. День выдался знойный, духота, слепни одолевают.

— Передохнем малость, — предложил Каменский, лизнув потную ладонь.

— Километра через четыре — болота, воды — хоть залейся, — сказал Карпов.

Приземлились под кроной огромной ели, лежим блаженно. Вдруг… лай овчарки и голоса: «Комм… абкерен… Вилли — нахлинкс».

В считаные минуты нас окружили два десятка немцев с собаками. Собаки рвутся с поводков, отпусти их — мы бы за одну минуту превратились в бесформенную массу.

— Мус! Форвертс! — скомандовал нам рыжий верзила.

Вели лесом. Часа через полтора доставили в воинскую часть на окраине леса.