Вскоре нас отправили на фронт под Ленинград. Группу придавали полевым госпиталям, которые развертывались в лесу, в палатках, вблизи передовой. Я работала операционной сестрой. Раненых везли непрерывным потоком, и операционные работали круглосуточно, часто под артиллерийским и минометным обстрелом. Вражеские самолеты, кажется, не улетали вовсе и бомбили беспощадно.

Я затрудняюсь рассказать о боевых действиях: профиль моей работы был совсем иной — все время у операционного стола. Порой врачи и сестры не отходили от столов по двое суток. Отдохнем два-три часа — и снова к столу. Я до сих пор преклоняюсь перед мужеством фронтовых хирургов, которое не уступало мужеству солдат. Сестры делали перевязки, переливали кровь (нередко отдавая свою), выхаживали раненых, стараясь облегчить их страдания и вселить веру в выздоровление. И молодые, и пожилые были как дети, нуждавшиеся в ласке и поддержке. Но главным, конечно, было вовремя оказать необходимую помощь. Врачи применяли все свои знания и навыки, чтобы облегчить участь раненых и вернуть их в строй или хотя бы сохранить для мирной жизни.

Работала я в нескольких госпиталях, но в памяти сохранились два: № 1382 и 2067. Помню, как зимой нас привезли в Малую Вишеру, а оттуда, через разбитые деревни, к фронту. По дороге останавливались для обработки раненых. Однажды развернули операционную в большом сарае. Хирурги работали при коптящей керосиновой лампе без стекла, а вокруг лежали и сидели раненые, дожидаясь своей очереди. Нашими незаменимыми помощниками были санитары, работавшие без сна и отдыха.

Подолгу мы нигде не задерживались, продвигаясь вперед за наступающими частями. Через узкий «коридор» у деревни Мясной Бор углубились в лес на 70 км. Зима 42-го года была очень трудной: сильные морозы, беспрерывные бои и бомбежки. Но и рано пришедшая весна не принесла облегчения. В марте мы пережили первое окружение. Плохо стало с питанием и медикаментами. Скопилось много раненых, которых мы не могли эвакуировать. Раненые с передовой сообщали неутешительные вести, но все верили, что наши неудачи временные и враг будет отброшен.

Я не раз видела, как вечерами бойцы уходили лесными тропами в сторону Мясного Бора, а утром вереницами возвращались по болотной хляби обратно, неся на плечах тяжелые снаряды. Наши кухни вместе с поварами немцы систематически уничтожали с воздуха. Пойдешь за обедом, а там вместо кухни — воронка, и так чуть ли не каждый день. В конце вообще перестали готовить — не из чего. Так продолжалось три недели, пока с нас не сняли блокаду.

С питанием получше стало, наладилась отправка раненых, но бои продолжались, и 30 мая немцы снова захлопнули «коридор» у Мясного Бора. Мы опять оказались в «мешке». Снабжение вновь прекратилось. Не хватало перевязочного материала, а раненых скапливалось все больше. Немцы бомбили беспрерывно: одни самолеты улетают — другие уже прилетели, сбрасывают бомбы, за ними дырявые железные бочки. Последние на лету издавали душераздирающий скрежет, нервировавший людей. Мы радовались, когда появлялись наши истребители и разгоняли стервятников. Но это случалось нечасто.

Немцы наступали со всех сторон, сужая наш «мешок». Настал день, когда в наше расположение прорвались фашистские автоматчики и начали расстреливать всех подряд. Мы стали отходить. Пять суток шли лесом, болотами в направлении Великих Лук. Все кругом было заминировано — и полянки, и проходы, подорвалось много народу. При разрыве мины меня контузило и засыпало землей. Бойцы помогли выбраться. Я все видела, но не различала ни единого звука.

Как мы ни старались вырваться, нам это не удалось. Мы нарвались на подразделение испанской «голубой» дивизии, хоронившее своих убитых летчиков. Повернули обратно и попали на минное поле. Рвались мины, испанцы окружили нас и стали обстреливать, уцелевших взяли в плен. Как я жалела, что не имела личного оружия, чтобы застрелиться!

В плену оказались врачи, фельдшеры, медсестры, связисты. Началось скитание по лагерям. Гатчина, Резекне, Даугавпилс… В Гатчине нас заставляли вывозить в крытых машинах трупы наших солдат, умерших от ран, голода, тифа. В Резекне нас, тридцать девчат, повезли в лес резать папоротник. На обратном пути, стоя в открытом кузове в военной форме (только без ремней, отобранных в лагере), мы громко пели советские песни: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин» и другие. Прохожие останавливались, провожали нас взглядами и качали головами. Кто-то сообщил в комендатуру, и оттуда прислали наряд. Машину остановили, конвой разоружили и отправили на гауптвахту, а мы были горды, что хоть как-то смогли противостоять оккупантам. Мы не раз спорили с охранниками, доказывая, что победа будет за нами. Они грозились доложить в комендатуру, но, боясь за собственную шкуру, не выдавали.

В плену я встретила своих подруг: медсестер Полину Журавлеву и Ольгу Гончарову, а также врача-хирурга Асю Михайловну.

Спустя два месяца нас снова посадили в товарные вагоны и повезли в Пруссию. Мы решили бежать. Во время ночевки в Барановичах я, Полина и Ольга оторвали доски забора и ушли. В пути потеряли Ольгу. Вдвоем с Полиной отошли на 7 км от города и затаились в кустах: ведь обе были в военной форме. Утром увидели молодую девушку и решились ее окликнуть. На наше счастье, она оказалась советской — 18-летняя Мария из Гжатска, вывезенная немцами из родных мест. Она накормила нас и отвела к человеку по имени Солтус. Он переодел нас в гражданские платья, дал хлеба и огурцов и показал глухую тропку к партизанам. Было это 1 сентября 1942 г.

Мы шли по солнцу на восток только лесом, опасаясь дорог и полей. В ночь на 7 сентября заночевали в лесочке недалеко от шоссе Брест — Москва. На рассвете вдруг услыхали стрельбу: совсем рядом шел бой. Когда все стихло, мы выглянули и увидели хутор из трех хат. Возле одной из них ходил мужчина с мальчиком. Мы решили подойти и не ошиблись: 63-летний хозяин оказался добрым человеком. Он спрятал нас в сарае, накормил, разрешил переночевать, а наутро перевел через шоссе и указал дорогу на Глинище, где находились партизаны. Мы поцеловали старика и бегом пробежали два километра до деревни. Неожиданно на дороге показалась повозка, а в ней — трое бойцов с винтовками и красными звездочками на пилотках. Невозможно описать нашу радость: ведь два последних месяца мы видели только немцев и полицаев. К горлу подкатил комок, не дававший говорить. По лицу катились слезы. Ухватившись за край телеги, едва выговорили, что бежали из плена. Ребята ехали на задание и послали в деревню, где нас приняли, накормили, а вечером отвели в лес, в расположение отряда им. Суворова во главе с Андреем Леонтьевым, куда нас и зачислили.

Ядро отряда составляли пограничники. К ним присоединились бывшие окруженцы и военнопленные. Партизаны подрывали железнодорожные пути, устраивали засады на дорогах, были хозяевами в ряде деревень, куда немцы боялись заглядывать. Местное население снабжало отряд продовольствием, транспортом, сведениями о противнике. У нас были замечательно храбрые ребята, такие как командир Леонтьев, Ваня Аксенов, Алексей Ковшиков, Захар, Жорж, комиссар Костя Казаков, Коля-Цыган… Мало кто из них дожил до Победы.