Вновь приемную захлестнула волна негодования и споров. «Правильно! Предательство!» — слышалось в полумраке и тут же иное: «Зачем лишние жертвы?» «Капитуляция», «Перемирие», «де Руссо».

Длинное лицо генерала исказила гримаса чудовищной боли — такого обвинения он не ожидал, затем оно покрылось бледностью, стало потным и неприятным. Широко распахнутый рот судорожно хватал воздух. Положив ладонь на грудь, он медленно опустился на кем-то подставленный стул.

— Господа, откройте окна, — попросил кто-то участливо. — Генералу дурно. Откройте окна.

В настежь раскрытые окна весенним ветром ворвался влажный воздух и в тот же миг яркая молния причудливым узором разорвала темное, дождливое небо. Оглушительно ударил гром, словно рядом произвел залп артиллерийский дивизион. Когда же перекаты грома удалились куда-то вдаль и стихли, полковник продолжил бросать в притихшую приемную пламенно и убежденно:

— Если его величество король Леопольд обратится к народу и призовет всех к оружию, то бельгийская земля будет гореть под ногами фашистов. Народу дать оружие — вот в чем спасение Бельгии! Армия вместе с вооруженным народом непобедима!

— Что? — взвизгнул пришедший в себя генерал. — Народу раздать оружие? А против кого он повернет это оружие?

— Вы боитесь своего народа? — вопросом на вопрос ответил полковник под одобрительный ропот десятков голосов.

— Хватит красной пропаганды! — фальцетом выкрикнул генерал, — Тут не площадь для митингов, а приемная его величества короля бельгийцев.

Но едва вспыхнул спор, в приемной появилась королева Елизавета. Генералы и офицеры встали по стойке «смирно», она озабоченно прошла в кабинет Леопольда.

Она застала короля сидевшим в кресле в расслабленной позе. Голова его была опущена на грудь, ноги широко разбросаны и вытянуты, руки свисали с подлокотников и почти касались ковра. Его отрешенная поза, френч, висевший на спинке стула, небрежно собранная на столе оперативная карта свидетельствовали о том, что король бельгийцев войну уже окончил. Увидев Елизавету, он поднялся, надел френч.

— Что случилось? — сухо произнесла Елизавета, — Зачем собраны генералы и офицеры?

— Я приказал представителям полков и дивизий прибыть на мой командный пункт для объявления условий прекращения огня и перемирия, — застегнув последнюю пуговицу на френче, с деланным спокойствием ответил Леопольд.

На скупо освещенном лице матери он увидел неподвижно уставленные на него глаза, постепенно наполнявшиеся гневным блеском.

— Зачем? — услыхал он ее вопрос, прозвучавший в окружающем безмолвии кабинета тревожно и требовательно. — Зачем?

Под ее гневным взглядом Леопольд почувствовал себя неуютно.

— Для объявления… условий прекращения огня, — несколько замявшись, ответил он.

Выработанные десятилетиями и неукоснительно соблюдавшиеся правила обращения в королевской семье, основанные на вежливой учтивости, не позволяли Елизавете высказать Леопольду все, что она сейчас ощутила, что хотела выразить категорически и прямо, отбросив все условности. С трудом сдерживая нараставшее чувство протеста, она подошла к столу, опустилась в кресло, спросила глухо, недовольно:

— Вы снеслись с немецким командованием, не посоветовавшись со мною и членами правительства?

— Обстоятельства не оставили мне времени для этого, — Леопольд повернулся к ней, намереваясь своим сообщением, которое до сих пор ей было неведомо, унять ее гнев, сбить с обвинительного тона, который ставил его в положение провинившегося школьника, — Да будет Вам известно, что генерал Горт приступил к эвакуации своих войск с дюнкерского плацдарма в Англию.

Елизавета посмотрела на него недоверчиво. Ощущение опасности холодом стиснуло ее сердце, вмиг пригасив недовольство к Леопольду.

— Не может быть — растерянно молвила она, осознавая сложность положения бельгийских и французских войск. — В это трудно поверить.

— Да, да. Англичане уходят, — распалялся Леопольд, вымеривая шагами кабинет, — Верится вам, или не верится, но генерал Горт умывает руки и ему нет никакого дела к союзным обязанностям, долгу, чести, освобождению Бельгии. Он предпочитает бежать на туманный Альбион, чтобы спасти свою армию, — Голос его набирал силу, наполнялся праведным гневом, — Нас предали! Да, да, предали самым коварным образом, — выкрикнул он и остановился перед Елизаветой, — В результате этого предательства обстановка на фронте настолько осложнилась, что я…

Увлекшись обвинением англичан, он не заметил, как Елизавета оправилась от неожиданного сообщения, как лицо ее, только что растерянное и мертвенно бледное, ожесточилось.

— Сочли целесообразным капитулировать? — прозвучал в кабинете ее голос отрезвляюще холодно. — Оправдание трусости ищите?

До слуха Леопольда дошел жесткий удар кулака Елизаветы по кожаному подлокотнику кресла. И этот неожиданный удар, угрожающе прозвучавший в накаленной тишине кабинета, и вопрос о капитуляции, и обвинение в трусости в один момент сбили его с толку и он умолк. Мгновение спустя, ответил без прежнего апломба.