Так было пущено под откос семейное благополучие четы Букасовых.

Безумно ревнуя мужа к таинственной блондинке из бассейна, но даже не пытаясь — из гордости! — объясниться с ним, Елизавета Георгиевна каждый вечер демонстративно уходила гулять с влюбленным и невыносимо красноречивым режиссером Голубцовым.

Глядя прямо перед собой, чтобы не видеть его мохнатое, розовое, противное ухо, жена архитектора слушала путаные рассуждения режиссера об условном на театре и думала, что она, безусловно, несчастная женщина. Высокие, розовые сосны тревожно шумели вершинами.

Петр Николаевич вел себя столь же неумно. Вместо того чтобы поговорить с женой откровенно обо всем и укротить настойчивого Голубцова, он тоже гордо замкнулся в себя. Купаться в бассейне на предмет укрепления нервной системы бросил, весь день проводил на стройке, хотя нужды в этом не было, домой на дачу приезжал поздно, почти ночью, и сейчас же тихо укладывался спать на веранде. Все ждал, что Елизавета Георгиевна подойдет и первая начнет объяснения. А она не подходила и не начинала!

Немытый и нечесаный Тобик превратился в жалкого заморыша со свалявшейся грязно-серой шерстью с неопрятными подтеками у запущенных глаз.

Однажды — это было через неделю после рокового визита Софьи Максимовны — Петр Николаевич приехал вечером из города голодный, злой и разбитый.

Дома оказался один Бобик. Он сидел в столовой за столом и, вкусно хрупая, истреблял кукурузные хлопья с молоком. Покосившись на вошедшего отца, он придвинул к себе тарелку и захрупал громче.

— Где мама? — спросил архитектор, тяжело опускаясь в плетеное кресло.

— За ней зашла Клиппсиха и этот ушастый дядька, и они ушли гулять!

— Та-ак! А что у нас на ужин?

— Кукурузные хлопья. Хочешь? — Бобик великодушно протянул отцу ложку. — Вкусно!

Но мало! Больше ничего нет, сынок?

— Больше/ ничего нет. Папа, ты нарочно такой небритый или нечаянно?

— А почему Тобика не видно и не слышно?

Он куда-то убежал!

— Та-а-ак! Ну, кончай скорей свои хлопья, бедный сын мой, будем телевизор смотреть!

— Телевизор сломался!

Больше вопросов не имею! — развел руками архитектор, поднялся и взял шляпу

— Ты куда, папа?

— Я пойду тоже, погуляю.

Он вышел на главное шоссе и лишь четверть часа спустя понял, что идет по направлению к поселковому гастроному «Меня ведет инстинкт голода!» — горько подумал архитектор

Вот и веселенькое желтое приземистое здание магазина. Возле магазинных дверей сидит грязная, лохматая, до невозможности несчастная собачонка. Входящих в магазин она пропускает молча, но каждого выходящего со свертками встречает жалобным тявканьем… Боже мой, да ведь это Тобик!

Все перевернулось в душе у Букасова. Тобик, просящий подаяние у дверей поселкового гастронома, нет, это уж слишком!

…Урча и повизгивая от наслаждения, Тобик пожирал четвертую сосиску. Архитектор стоял рядом с ним и меланхолически жевал любительскую колбасу, нарезанную крупными ломтями перочинным ножиком Они оба были так увлечены, что не услышали, как к ним тихо подошла Елизавета Георгиевна.

— Что ты тут делаешь? — спросила архитектора жена архитектора.

— Кормлю несчастного Тобика! — точно ответил Букасов. — И кормлюсь сам.

— Пойдем домой!

— Пойдем!

Таким людям, как муж и жена Букасовы, очень трудно бывает начать объяснение, но, начав, они распутывают все самые сложные узлы с завидной быстротой и легкостью. Когда архитектор и его жена подошли к повороту на свою аллею, все между ними было уже выяснено. Интересная блондинка из бассейна оказалась инструктором по плаванию и нырянью, мастером спорта и к тому же бабушкой, внуки которой, в свою очередь, уже успели стать мастерами спорта. Над мохнатыми ушами и красноречивыми рацеями режиссера Голуб-цова супруги потешились вволю.

Они шли взявшись за руки и вдруг увидели идущую к ним навстречу Софью Максимовну Клиппс. Она улыбалась, и ее ехидно-значительная улыбка означала: рано обрадовались, голубчики!

Тогда Букасов нагнулся к Тобику, важно перебиравшему своими маленькими ножками в лохматых, неизъяснимо грязных «штанах», и тихо, так, чтобы никто другой не слышал, произнес короткое, понятное только хозяину и его собаке слово — нечто среднее между «куси» и «взы»! И кроткий Тобик мгновенно преобразился в злобно-рычащий, лающий, подпрыгивающий на месте и задыхающийся от ярости комок шерсти! Казалось, что у него лает, рычит и задыхается каждая его шерстинка.