Стромилов слушал спокойно, дымил папиросой. А тут не удержался:

— Чему дивиться? Нахожу полное удовлетворение в работе куратора. Меня, между прочим, зовут еще военпредом, и тем особенно горжусь.

— Но вы же сами могли создать «Омегу», или, как теперь по-вашему, — «Север».

Стромилов долго молчал, курил.

— Наверное, нет ничего проще, чем добыть огонь, — сказал он наконец. — И все же тот предок наш, который первым его добыл, — великий изобретатель. Мог ли, говорите, я? Один мой приятель в шутку говорит, что он мог бы радио открыть, если бы оно уже не было открыто Поповым. Вот и вы меня опередили. Ну, а серьезно — когда Миронов дал мне возможность познакомиться с вашей «Омегой», я сразу почувствовал: ко времени дитя родилось. Поэтому и стало оно мне родным. Впрочем, как и многим. Видите каждый день, как относится к радиостанции рабочий класс.

— Да-а, — подтвердил Михалин. — Сущая правда. Ехал в Ленинград — не ожидал. Даже во сне не могло привидеться такое. Никаких конфликтов. Изобретатель не встречает противников, его чуть ли не на руках носят. Ей-богу, не знаю, кому роднее мое дитя.

Стромилов покачал головой:

— Все правильно, за исключением того, что изобретателя на руках носят. Заставили же мы вас своими претензиями день и ночь работать. Такие головоломки — тоже конфликт. А сколько их еще будет! У «Северков» строгий экзамен: во вражьем тылу. Уже начинаем получать сигналы. И уже ясно, что нужно увеличить надежность радиостанции.

— Это точно, — вздохнул Михалин. И спохватился: — Гостю пора и честь знать.

Стромилов, наводивший порядок на столе, остановил:

— А чай? Вы же про чай спрашивали. Вон, кипит!

Пришлось остаться. Попивая из стакана кипяток, Стромилов вернулся к прежней теме:

— Так вот о надежности. Наверное, знаете мастера Леицкого. Старичок. Он меня сегодня до слез тронул. Пришел, чтобы со мной вместе провести испытания на стойкость «Севера» к ударам и тряске. А испытательный стенд, как известно, эвакуирован. Но мастер нашел способ. Навьючил на себя сумки с рацией, с батареями и стал прыгать со стула. Потом со стола и, наконец, гляжу, с высокого подоконника. Ушибся, а виду не показывает. Еле усадил я его, успокоил. Показал документы, если так можно сказать, партизанские рекламации. Вот, говорю, они важнее наших с вами кабинетных испытаний. Ну, а потом поделился с ним некоторыми своими мыслями — что еще можно усовершенствовать. Он знаете как ухватился! Завтра, говорит, созовем производственное совещание и вас пригласим…

Когда убрали со стола посуду, Стромилов положил чистый лист бумаги, вооружился карандашом, сказал:

— А теперь я вас поэксплуатирую. С расчетами у меня не все ладится. Диплома не получил.

Михалин удивился:

— Не может быть. Вы же…

— Правду говорю. С умыслом ведь вас пригласил. Думаете, только деньги всучить? — и громко рассмеялся.

Сидели долго. Михалин остался ночевать.

Оба спали так крепко, что не услышали сигнала воздушной тревоги. Вскочили, не понимая, откуда грохот, звон битого стекла и почему комната вся в дыму.

Сильно потянуло сквозняком, и стало понятно: воздушная волна от упавшей неподалеку бомбы высадила окно в комнате.

— Это, наверное, за вами, Борис Андреевич, фашисты охотятся, — сказал, отряхиваясь, Стромилов. — Узнали, что вы у меня ночуете, и бухнули. Вы живы?

— Жив, — отозвался Михалин. — Будем считать это сигналом к подъему.

Серая бумага — изнанка обоев, и тушью плакатным пером выведено:

10 октября в 17.00 состоится общезаводское партийное собрание

Повестка дня:

1. О работе парткома.

2. Разное.

Явка членов и кандидатов ВКП (б) обязательна.

Партком.

Михалин остановился, прочитал. Вот уже двенадцать лет он — коммунист, привык каждый месяц, а то и чаще ходить на собрания. Но это — не ему, он здесь «чужой».

А взгляд зацепился за объявление привычно, как дома, в Москве. Подумалось: «А что у меня — в семнадцать?» И еще: «Нет, это не мне».

— Вы тоже приходите, — услышал за спиной.

— Я?

Ливенцов, секретарь парткома, глядел серьезно, и даже удовольствие в его усталом взгляде можно было прочитать, будто рад очень, что объявление командированный читает.

— Мы вас, товарищ Михалин, уже знаем. При входе, как и все мы, партбилет предъявите… Приходите!

Вот он и пришел за полчаса до начала, сел в последнем ряду. Потом всех попросили пересесть поближе к президиуму, сказали, зал будет полупустым: две трети организации на фронте.

Михалин многих из присутствующих уже знал и приветствовал то одного, то другого кивком, взмахом руки. Со всех сторон знакомые лица. Кивают тоже, приветствуют. Он отвечал и думал: «Нет, вроде и не чужой уже. Правильно, что пришел».

Запыхавшись, последним вбежал начальник сборки Витковский. Поздоровался с Михалиным, хотел рядом сесть, но заметил неподалеку главного инженера Апеллесова — перебрался к нему. Зашептал что-то на ухо, времени не терял.

Председательствующий попросил внимания.

Приняли повестку дня. Только руки опустили, как откуда-то сверху донесся визг снаряда. Пи-и-и-у… Разрыва не было слышно, видно, плюхнулся в другой части города. Решили, несмотря на артобстрел, собрания не прерывать.

Председатель предложил встать и почтить память павших в боях коммунистов, комсомольцев и беспартийных завода. И снова в тишине звук вибрирующей, вот-вот готовой оборваться струны: пи-и-и-у…