Мы с Генри закончили бриться (никаких усов или бород). Больше он не говорил, что евреи выбрали Динкинса. Один из моих секретов выплыл наружу, и я выжил. Я уже начал воображать, что в глазах Генри я – достойный молодой еврейский джентльмен. Хотя и не любимого мною романтического английского образца, но с хорошими манерами, культурный, темноволосый, американско-еврейский, который ко всему относится с пренебрежением. Это была не слишком плохая роль. Правда, у меня были светлые волосы, но я воображал, что Генри думает обо мне именно так.

Закончив туалет, мы спустились в наше кафе «Соль земли» на углу Второй авеню и Девяносто шестой улицы. Девяносто шестая была чем-то вроде разделительной линии, отделявшей Верхний Истсайд от испанского Гарлема. Генри называл это «горячей линией».

А Вторая авеню, как большинство улиц в Верхнем Ист-сайде, была чопорной и недружелюбной, с высокими небоскребами и огромным количеством химчисток, но, когда я шагал с Генри к нашему кафе, я воспринимал ее как наш бульвар, наш Монпарнас. Вместе с просмотром «Вас обслужили?» это был еще один ритуал, который мы завели, – ходить по утрам в субботу в кафе. В воскресенье утром Генри отправлялся в церковь, а остаток недели я уходил на работу прежде, чем он просыпался.

По дороге в кафе в эту субботу мы прихватили в круглосуточном магазине газеты. Я заплатил за «Таймс», а Генри за свою «Пост». На кассе он заметил объявление, что продажа сигарет лицам до восемнадцати лет является незаконной, и сказал очень полной черной девушке с привлекательным лицом, которая сидела за кассой в униформе:

– Значит, если им нет восемнадцати, они не могут купить сигареты, но могут купить наркотики!

Девушка посмотрела на Генри и нервно захихикала. Она не знала, что сказать. Просто глядела на его волосы, которые, еще не обработанные таинственным способом, были частью коричневые, а частью – темно-коричневые.

Девушка продолжала хихикать, и Генри сказал: «Вот именно», что было его способом подтвердить истинность заявления. Мы направились к выходу из магазина, Генри шел передо мной. Он уже было открыл дверь, когда услышал, как девушка говорит черному мальчишке-посыльному:

– Сегодня чудаки идут косяком. Этот сказал, что они не могут купить сигареты, но могут купить наркотики.

– О боже, – ответил посыльный.

Генри задержался в дверях. Не думаю, что он расслышал, как его назвали чудаком, уличный шум заглушал cлова, но он разобрал окончание фразы и подытожил своим самым что ни на есть королевским манером:

– Вот именно. Рабочий класс оценил мой образ мысли.

– Я тоже так думаю, – сказал я, и мы отправились в «Соль земли». Когда мы в первый раз пошли туда вместе, Генри захотел, чтобы мы сидели за соседними столиками и вели себя так, словно мы совершенно незнакомы. Но вскоре он осознал, что эта шарада не сработает, так что мы стали вести себя словно добрые знакомые. Он не хотел, чтобы персонал узнал что-то о наших отношениях, даже вполне корректных – хозяина и квартиранта.

Конечно, он об этом не говорил, но, безусловно, был озабочен, как бы они не подумали, что он – старый гомосексуалист, наслаждающийся обществом молодого человека. Он также не хотел, чтобы они поняли, что мы соседи по квартире и что он вынужден сдавать свою собственную спальню. Он хотел, чтобы персонал относился к нему с уважением. Местечком владели югославские иммигранты, и Генри четко дал понять девушкам за кассой, как к нему следует обращаться. Он сказал, чтобы они никогда не говорили ему «Приятного аппетита» или «Доброго дня».

Он объяснил мне, почему требует этого.

– Не желаю никакой болтовни. Желаю, чтобы при обслуживании соблюдалась дистанция. Англичане обычно говорят о французах: «У них еду подают женщины. А те, как известно, нечистоплотны». Я не такой привередливый. Я не возражаю против того, чтобы меня обслуживали женщины, я просто не хочу, чтобы мне говорили «Приятного аппетита». Я, может быть, не желаю иметь приятного аппетита.

Так что в означенное субботнее утро мы уселись со своим кофе, рогаликами и газетами. Выдрессированный персонал нам не мешал. Генри, пока мы читали, частенько комментировал слухи, обычно о королевской семье, или политические статьи. В то утро он пришел в ярость из-за очередной агитационной заметки о жене кандидата Клинтона.

– Она говорит, что женщины вправе распоряжаться своим телом и делать аборты. Но они им не владеют! Мы все – часть постоянного космического процесса. Вот именно. Есть вопросы?

Когда Генри говорил напыщенно, он частенько осведомлялся у меня, есть ли у меня какие-нибудь вопросы.

– Нет вопросов, – сказал я, скрывая свою симпатию к разрешению абортов.

– Вполне возможно, что она – это Клинтон, а Клинтон – это она, они просто переоделись! У нее очень сильная шея, а у него женские бедра. Это может быть одним из величайших обманов всех времен.