Шрифт:
– Это прекрасно, - тихо отозвалась она.
Через полчаса, остывающие, они жалобно и бессильно жались друг к другу, целуясь по-родному и умирая от нежной тоски.
– Еще раз расскажи, - потребовал он.
– Он мне муж.
– Я запомнил. Этого не может быть.
– Молодец, - похвалила она.
– Хорошо запомнил. Фамилия сообщена только к сведению - для пресечения неосторожной гласности.
– Гласность исключена моим происхождением и воспитанием.
– Не выпендривайся, милый, я все это знаю.
– Кажется, я влюбился, - вдруг пожаловался он.
– Перекрестись.
– Смотри...
– он перекрестился.
– Любитель.
– Да, - усмехнулся он и многажды поцеловал ее в почерневшие глаза.
– Крещусь я нечасто...
– Можно еще?
– шепотом попросила она, и тогда он поцеловал ее в лоб, в подбородок, в правый глаз, в левый, и еще раз вдоль креста, и еще...
– Кощунствуем?
– еще тише прошептала она.
– Я бы не сказал...
– он внезапно отпрянул, кинулся к своей подушке, сорвал ее с места, лихорадочно разворошил простыни, отбросил одеяло, прыгнул на пол, обыскал все зримые поверхности комнаты.
– Что?
– испуганно воскликнула она, когда побелевший, страшно дрожа, он упал возле нее на раздерганное ложе.
– Я потерял свой нательный крест, - внятно ответил он, неотрывно глядя в высокий лепной потолок.
– Вот оно что...
– успокоилась она и потянулась вниз, за одеялом.
– А мой невредим и на месте: вон на столе, в шкатулке.
– Он, дорогуша, нательный, а не настольный.
– Меня крестили позавчера, вместе с дочерью. Ей очень все понравилось, она дернула за цепочку и порвала. Вчера утром у ювелира я запаяла цепочку, днем встретилась с тобой, - объяснила она, закутываясь в одеяло неторопливыми движениями, как бы в рассуждении - надо ли предложить кутаться и ему.
Он отодвинулся - не надо, жарко, но спохватился и положил отяжелевшую руку на подушку над ее головой.
– Говоришь, м. Значит - по грехам нашим, - сказал он тоном последнего покоя, каким диктуют, подумала она, завещания.
– И причины, говоришь, нету. И треугольника не будет, говоришь. Все знаешь. А он, я сейчас вспомнил, рассказывал мне про тебя.
– А мне - про тебя.
Они встали; молча перестелили постель со всей обстоятельной домовитостью, на какую только были готовы, легли, обхватили друг друга и еще долго молчали, пораженные громом мгновенных и навечных утрат. А потом он спросил:
– Что же нам делать?
– Что с тобой...
– ответила она, засыпая на его покорном плече.
...Ли повела плечами - можно сказать так. Но можно и так: ее передернуло. Попутчик выразил изумление.
– Спасибо, голубчик, - вздохнула Ли.
– Мне наконец понравилось. Тут есть нелогичность настоящего чувства, точнее - начала. Первого дня. Когда еще никто никому ничего... Все еще живы, открытия радостны, объятия боязливы и немного нахальны. Вы напомнили мне одну мысль, которая давно беспокоила меня, но я не знала - куда ее деть, с кем поделиться. Она малопригодна для дележа. Но вам я скажу. Слушайте. Это и добавит чуть-чуть к первому поцелую. И к первому мужчине.
***
Вторые поцелуи
...Помните, меня изуродовали медики и побрела я по миру какая есть. Хотя я сама была виновата: подставилась под бульдозер своих чувств, раскапризничалась: подайте мне этого. А не того. Я хочу.
Она хочет! Внимание, внимание! Раззудись, плечо!..
Я поняла, что до поры до времени я не получу Н. Моя ближайшая подруга, свет очей моих, однажды спросила меня: кто из мальчиков в классе кажется мне лучшим. Я честно и без рассуждений ответила, что Н. Обратите тут внимание на подругу, это не последний человек в истории, а прямо-таки из первых и основополагающих. Одним жестом в детстве она решила пять судеб. И даже больше. Скоро доберемся.
Книжек разных я читала, как вы понимаете, прорву. Тысяча и одна ночь не произвели на меня особого впечатления. Особенно сцена с жемчужиной несверленой, которая торжественным слогом становится сверленой. Все эти жемчужины и неграненые алмазы россыпями попадались мне на глаза в школе, ежедневно. В кадр неизменно попадали то прыщи на щеках их, то чулки гармошкой, то мокрые подмышками платья с белыми разводами еще позавчерашней соли, и на закуску всегда и только для вас - запахи. Толпа провинциальных девственниц с портфелями - это, мягко скажем, сильное воспоминание. Одна девушка у нас в классе резко отличалась от других по всем указанным параметрам, она была красавица, умница, спортсменка, и именно ее все время пытался погладить по спине мой вожделенный Н. Я не обижалась на эту девушку. Во-первых, грех было ее не погладить - она была хорошая. Во-вторых, любя меня и дружа со мной, девушка не кокетничала с Н. Эта девушка была тот изумительный редкий экземпляр женщины с головой, о котором только и следует мечтать мужчине с головой.
А моя ближайшая подруга, ну которая свет очей моих, наперсница, роднее родной сестры, ничуть не стеснялась быть жемчужиной несверленой. По всем статьям. Но я так любила ее, что в ее случае мне было наплевать на особенности ее ауры и вида.
Как-то весной мальчик из нашей семиголовой компании принес мне в дом машинописный текст, какую-то седьмую через плохую копирку неразбериху, и сказал, что это очень важное произведение. Надо бы попытаться расшифровать и перепечатать на всех наших. Мальчик знал, что у меня есть пишущая машинка и терпение. Я согласилась и взялась за дело. "Мужчина лежит на боку, обхватив бедрами..." Что за чертовщина! Вгляделась с особым вниманием: батюшки, да это же древнеиндийская инструкция куда что засовывать и каким приемом целовать! Ну-ка, ну-ка!!!