В трубке раздался голос телефонистки Белого дома, в котором звучали истерические нотки:

– Мистер Эккерман, доктор Свитсент у вас? Мы не можем его найти, а Моль, то есть мистер Молинари, мертв. Его невозможно реанимировать.

Вирджил поднял взгляд и посмотрел на врача.

– Я еду туда, – заявил Эрик, чувствуя лишь странное оцепенение и ничего больше.

– Похоже, уже слишком поздно, – сказал Вирджил.

– Мистер Эккерман, – пискнула телефонистка. – Он мертв уже два часа. Доктор Тигарден ничего не может поделать, а…

– Спросите, какой орган отказал, – сказал Эрик.

Связистка услышала его слова и пронзительно взвизгнула:

– Сердце. Это вы, доктор Свитсент? Доктор Тигарден говорит, что лопнула аорта.

– Я возьму с собой искусственное сердце, – сказал Эрик Вирджилу, затем обратился к телефонистке: – Скажите Тигардену, чтобы максимально понизил температуру тела. Впрочем, он наверняка уже это сделал.

– На крыше стоит скоростной корабль, – сказал Вирджил. – Мы летали на нем в Ваш-тридцать пять. Это самая лучшая машина в окрестностях.

– Я сам выберу сердце, – решил Эрик. – Так что еще вернусь в свой кабинет. Вы не могли бы подготовить корабль к старту?

Теперь он был спокоен. Либо уже слишком поздно, либо нет. Или он успеет, или опоздает. Спешка в данный момент не имела особого значения.

– Две тысячи пятьдесят шестой год, в котором ты побывал, не имел никакого отношения к нашему миру, – сказал Вирджил, набирая номер.

– Видимо, так, – согласился Эрик и бегом бросился к лифту.

На крыше Белого дома его ждал Дон Фестенбург, бледный и заикающийся от волнения.

– Г-где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уезжаете из Шайенна. Мы думали, вы где-то рядом.

Он шел перед Эриком в сторону входа. Свитсент спешил за ним, неся в контейнере искусственное сердце. В дверях спальни Генсека появился Тигарден, лицо которого вытянулось от усталости.

– Черт побери, куда вы подевались, доктор?

«Пытался положить конец войне», – подумал Эрик, но вслух лишь спросил:

– Насколько сильно его охладили?

– Видимый метаболизм отсутствует. Думаете, я не знаю, как проводится реанимация? У меня есть письменные инструкции, которые вступают в силу, как только Молинари теряет сознание или умирает и его не удается реанимировать.

Он протянул Эрику несколько листов.

Доктор быстро бросил взгляд на самый существенный абзац. Никаких пересадок при любых обстоятельствах, даже если это единственный шанс на спасение.

– Мы обязаны подчиниться? – спросил он.

– Мы консультировались с Генеральным прокурором. Обязаны. Вы должны знать, что искусственные органы можно пересаживать исключительно с предварительного письменного согласия пациента.

– Почему Джино так решил? – спросил Эрик.

– Понятия не имею, – ответил Тигарден. – Будете пытаться его реанимировать без пересадки искусственного сердца, которое, как я вижу, вы принесли? Больше нам ничего не остается. – В его тихом голосе звучала горечь и чувство обреченности. – То есть практически вообще ничего. Он жаловался на сердце перед тем, как вы уехали, говорил вам – я сам слышал, – будто ему кажется, что у него лопнула артерия. А вы просто взяли и ушли.

Он уставился на Эрика.

– В этом-то вся проблема с ипохондриками, – сказал Свитсент. – С ними никогда ничего не знаешь.

– Что ж, – хрипло вздохнул Тигарден. – Я тоже этого не понимал.

Эрик повернулся к Дону Фестенбургу.

– А что насчет Френекси? Он уже об этом знает?

– Конечно, – слабо улыбнулся тот.

– И что он?..

– Обеспокоен.

– Надеюсь, вы не позволяете прилетать сюда новым лилистарским кораблям?

– Доктор, ваша задача – лечить пациента, а не диктовать нам политику, – заявил Фестенбург.

– Мне легче было бы лечить пациента, если бы я знал, что…

– Шайенн закрыт, – признался наконец Дон. – С тех пор как это случилось, ни один корабль, кроме вашего, конечно, не получил разрешения на посадку.

Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, опутанного множеством трубок и проводов, ведущих к аппаратуре, которая поддерживала температуру его тела и измеряла тысячи параметров организма. Невысокая полная фигура была едва видна, лицо целиком закрывало новое устройство, редко использовавшееся до сих пор, которое регистрировало едва заметные изменения в мозгу. Именно его следовало беречь любой ценой. Отказать могло все, но не мозг.