Лизи посмотрела на нее, все еще видя их в объятиях друг друга.

— Ты говоришь, он решил уйти… но ты каким-то образом заставила его остаться?

Анна внезапно высоко подняла голову. Ее глаза заблестели от слез.

— Да, это то, о чем я говорю, Лизи. Он собирался уходить, но я не позволила, дала понять, что готова на все.

Лизи задохнулась.

— Я не благоразумная или благопристойная, как ты или Джорджи. Той ночью я сделала худший выбор в моей жизни. Я каждую ночь жалела об этом и молилась, чтобы ты никогда не узнала правды. Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Лизи закрыла глаза. Она по-прежнему любила Анну и всегда будет любить, но это не облегчило боль от предательства. И ничто никогда не изменит тот факт, что Тайрел — отец ребенка ее сестры. Но как Анна могла так поступить? Лизи охватил страх.

— Одно, в чем я уверена: он джентльмен и никогда бы не соблазнил невинную девушку.

Анна опустилась в кресло, держась за свой выступающий живот; у нее было жалкое выражение лица. Она отвела взгляд.

— Ты права, — пробормотала она.

Лизи напряглась, будто в нее выстрелили. И внезапно ей вспомнились сплетни и зависть других леди в графстве. Вот она, Анна Фицджеральд, распутница.

— Что ты имеешь в виду? — с недоверием воскликнула Лизи.

Анна начала давиться слезами.

— Боюсь, что я порочна, — глухо произнесла она.

У Лизи закружилась голова.

— Анна!

Анна закусила губу и после минуты, ужасной, долгой минуты, кивнула:

— Он был моим не первым любовником, Лизи.

Лизи снова была в шоке. Она не могла понять сестру. Но образы из их детства наполнили ее разум, и даже в памяти была Анна, такая красивая и такая всеми любимая, ей все потакали, и все восхищались ею. В глазах мамы Анна никак не могла сделать что-то неправильное, ее никогда не наказывали, не отказывали в чем-либо. И отец конечно же никогда не вмешивался. И внезапно она поняла, как Анну баловали и портили нею жизнь и как она сейчас баловала себя, не задумываясь, правильно это или нет. Она была безрассудна, а не безнравственна; ее характер был незрелый, а не порочный.

— Я всегда жалею потом, — сказала Анна. — Но Лизи, в объятиях джентльмена, кажется, я теряю способность думать.

Странно, Лизи теперь сочувствовала сестре.

— Ты меня ненавидишь? — прошептала Анна.

— Нет, — ответила Лизи; это была правда. — Я бы никогда не смогла ненавидеть тебя, Анна. Как ты сказала, мы сестры. Это никогда не изменится.

Анна с усилием встала и подошла к ней:

— Я люблю тебя, Лизи. И ты помогла мне в худшее время в моей жизни. Я знаю, что совершила ужасную ошибку… но Тайрел — всего лишь твоя мечта, которая никогда не сбудется, так почему это должно иметь значение? Пожалуйста, разве мы не можем забыть о случившемся?

Лизи очень хотелось забыть, но как она могла? Каждый раз, когда она будет смотреть на свою сестру с растущим животом, это будет напоминать ей о той страстной ночи, которую Анна провела с Тайрелом.

Но у Анны будет ребенок — и его или ее устроят в хороший дом. Через несколько месяцев она и Анна вернутся в Рейвен-Холл, словно ничего не случилось, и Анна выйдет за Томаса осенью. Разумеется, со временем эта кровоточащая рана заживет, и Лизи сможет забыть. Анна взяла обе руки Лизи:

— Пожалуйста.

Лизи обожала Анну всю жизнь. И разве она не восхищалась ее жеманной и развязной манерой сотни раз, желая быть похожей на нее? Глаза Лизи наполнились слезами. Ее сердце было разбито, но она не могла бросить Анну. И когда она заговорила — как-то ей удалось это сделать, — ее голос звучал твердо:

— Анна, ты права. Тайрел был лишь глупой мечтой. Я всегда знала, что он не для меня. То, что было между вами на Хеллоуин, — в прошлом и сейчас не имеет значения.

Глаза Анны выражали облегчение.

— Спасибо тебе, Лизи. Спасибо.

Почти сразу же после того, как Элеонор узнала правду о положении Анны, семья переехала в загородный особняк Элеонор в центре Пейла. В Глен-Берри они могли быть в полном уединении, поскольку там было очень мало посетителей и мало общественных мероприятий. Здесь была только одна проблема — Рори, который навещал их при каждой возможности в мае до того, как уехать в Лондон. Ему сказали, что Анна вернулась домой, и Элеонор ясно дала понять, что не нуждается в его компании, поскольку с ней рядом ее племянница. Он не приходил целый день, очевидно, был озадачен внезапной потерей интереса его тетушки; и все же Лизи не думала, что он о чем-то подозревает. Он оставался жизнерадостным и, когда уходил, улыбнулся, помахав рукой и пообещав вернуться в конце лета.

Ребенок родился в середине июля. У Анны почти всю ночь были схватки, и Лизи отказывалась покидать ее.

Солнце как раз только взошло и пробиралось в комнату через частично задернутые занавески, когда местная акушерка сказала Анне потужиться еще раз.

— Давай, дорогая, ты не можешь останавливаться сейчас! Головка уже видна…

— Тужься, Анна! — воскликнула Лизи, потрясенная тем, что видела.

Она никогда раньше не присутствовала при родах. Голова ребенка была видна, и для Лизи это казалось чудом.