Шрифт:
Карась вывернул пустые карманы пиджака и штанов.
— А чего убегал?
— Думав, шо заберут. Так и выйшло.
— Ото, правильно ты думав, Карась. На то и щука в пруду, — копаясь в каких-то бумагах, лежащих на столе, проговорил Крикун. Нашел нужную запись, быстро пробежал ее глазами, посматривая на задержанного. — Документов у тебя нет, значит, кто ты таков, неизвестно, торговал мукой, а посему закрой его, Токарев, в камеру до утра. Мешок с мукой запиши в акт.
— Так я ж не буржуй, — поняв свое положение, взмолился Карась. — Отпустить...
— Голодному люду продаешь муку, наживаешься, значит, спекулянт. Буржуй...
— Якый я буржуй? Меня наняли на мельницу хозяева. Кручу там своими руками жернова, машины нема. И спасибо им, шо с голоду не дают сдохнуть.
— Значит, компаньон?..
— Та якый я компанён? Вот гляньте, шо там сказано. Карась достал из бокового кармана помятый лист бумаги, развернул его и подал Крикуну.
«Условие, — пробежал глазами Крикун. — 1922 года, ноября 13-го дня, станица Павловская Кубчеробласти. Мы, нижеподписавшиеся, с одной стороны г-н Астафьев Емельян Гаврилович и с другой стороны граждане Денисенко Митрофан Георгиевич и Кривенко Василий Леонтьевич, заключили настоящее условие в нижеследующем: Я, Астафьев Е. Г., сдаю в аренду принадлежащие мне постройки и место бывшей мельницы братьев Астафьевых, находящиеся на улице Вознесенской. При постройках арендуются также весы и другие мельничные принадлежности, указанные на обороте сего. Все за сумму сто двадцать рублей в год. Плата со дня подписания настоящего договора по четвертям года, т. е. за каждые три месяца вперед.
Граждане Кривенко и Денисенко имеют право в арендованном помещении устанавливать приспособления для перемола зерна, а также пользоваться всеми постройками как для жилья, так и для ссыпки зерна. Настоящий договор подписали: Денисенко, Кривенко, Астафьев».
— Ото, все сходится, — сказал Крикун. — Только вот тебя в договор не записали. А так все верно. Два компаньона открыли мукомолку в Павловской, а Карась на кружку сбывает пролетариям муку своих хозяев. Кто они такие?
— А хто ж их знае. Один, кажут, козак, недавно до дому вернулся, то — Денисенко, а другой — пришлый. По слухам, вмисти служили, а може, и воевалы. Ничого я про их не знаю, — для убедительности Карась перекрестился.
— Значит, крутишь жернова на дармоедов, а то и контру, несознательный ты элемент. Для тебя власть завоевали, а ты продався...
Крикун не верил Карасю, что тот ничего не знает о тех, у кого работает. По имевшимся в отделе сведениям, откуда-то появившиеся арендаторы мельницы ищут машину, хотят дело поставить на широкую ногу. Про себя Крикун еще отметил, что мукомолы своей продукцией, как это не раз уже было установлено, могут снабжать зеленых в горах, но спрашивать Карася об этом не стал, раздумывал, что с ним делать.
— Ты знаешь, где находишься?
— Ни, — ответил Карась.
— В ЧК. Слыхав про такую?
— Слыхав.
— Ото, рассказывай правду. Про продразверстку слыхав? Рабочему люду хлеба надо. Дети с голоду мрут, а ты с оклунком муки убегаешь в подворотню. Значит, ты тоже контра, раз крутишь жернова на них, а не на власть Советов. Можно сказать, мировую революцию подтачиваешь. А ЧК защищает власть бедняков и голодного пролетариата. Так шо рассказывай, кто твои компаньоны. Не то в камеру к мешочникам.
— Люди они грамотни, — заговорил Трофим, — не то, шо мы. Балакают не по-нашему, обхождение у них не мужицкое, едят из тарелок, вилками.
— Вот, вот, а говоришь, ничего не знаешь, — подбадривал его Крикун. — Может, и так... А что ж они сами-то, господа, не продают муку, а тебя посылают?
— Так то дело мужицкое.
— Где выручка?
— Отдал.
— Кому?
— Кривенку.
— Зачем?
— Машину собираются купить в Абинской.
Крикуну хотелось очень многое выяснить о мукомолах: не бывшие ли офицеры, нет ли у них оружия, как часто они отлучаются, где бывают, кто к ним приходит... Но пока он воздерживался прямо задавать эти вопросы, пытаясь понять, то ли Карась такой забитый от беспросветной нужды, то ли прикидывается незнайкой, будучи проинструктированным.
— Да... Ты что ж, так и не поняв, шо власть новая пришла?
Крикун, задавая этот вопрос, заметил, что Карась что-то знает, но не решается сказать.
— Да ты садись, — предложил ему по-дружески Крикун.
Карась сел не сразу: снял с себя рваную шапку, обнажив взлохмаченные волосы, потоптался на месте, затем сел на табуретку, выжидая, что дальше будет.
— Вот что, Карась, — заявил Крикун, — мешок с мукой и кружкой конфискуем по акту, а сам дуй до дому, только молчи, шо был в ЧК. Так тебе лучше будет. Поняв?
Это был продуманный ход Крикуна, твердо решившего отпустить Карася.
Карась не поверил услышанному и все еще сидел, подняв удивленные глаза на Крикуна.
— Тут кажут — мовчи и господа кажут — держи язык за зубами, не то отрежут.
— Я говорю тебе — молчи, шоб тебя не выгнали твои же хозяева. А они чего пекутся за тебя? А?
Карась не решался об этом открыто сказать, но Крикун утвердился в своих подозрениях к мукомолам и необходимости их проверки. Вопросов больше не задавал, чтобы не насторожить Карася.