— Вот распишись в акте и ступай.

— Так я же неграмотный.

— Тогда ставь крест.

Шумный Константинополь на какое-то время превратился в табор-пересылку для бежавших сюда из России белогвардейцев. Уже несколько дней Гуляев осторожно ходил по его улицам, присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг него в кривых переулках, в кафе, мечетях и на базарах. Часть эмигрантов уходила в Югославию, Болгарию, Чехословакию и Францию, а некоторые все еще оставались на берегах Босфора, но и они продолжали расползаться по белу свету.

Не спешили из Константинополя только главари монархической группы: престарелый и вряд ли на что способный генерал от кавалерии Нератов, представляющий интересы оставшейся здесь на время русской эмиграции, генерал Хабаев, именовавший себя правителем Осетии, князь Бакевич-Черкесский, бывший правитель Кабарды, ожидавший в случае успеха белого движения назначения командующим Кавказской армией.

Монархическая организация имела связь с Парижем, с французской разведкой, предложившей монархистам работу по налаживанию нелегальных связей с подпольем на Северном Кавказе, на что правительством Франции отпускались денежные средства.

Официальные новости Гуляев узнавал из ежедневного белогвардейского листка «Вечерняя пресса». Бывший его издатель Максимов, скомпрометировавший себя работой в английской контрразведке, сбежал. Ответственным редактором стал турецкий журналист Абдул Вехаб, но фактически руководил газетой какой-то проходимец Варшавский. Абдул Вехаб являлся одновременно и цензором, отстаивавшим англо-французскую точку зрения. С этой газеткой проголодавшийся Гуляев однажды заглянул в дешевое кафе и увидел за одним из столов скучавшего над выпитой чашкой кофе человека. Безошибочно определил: русский беженец. Гуляев подсел к нему. Познакомились. Слово за слово — потекла беседа. Беженец назвался хорунжим Семеном Веховым. Торопиться ему некуда. Ни дома, ни работы, ни семьи. Лагерь, где он сейчас обитает, становится для него невыносимым.

— Припоминаю набитую людьми и лошадьми пристань Новороссийска, — тоскливо говорил Вехов. — На рейде суда... Холодно. Часовые из «добровольцев» пропускали только своих. Люди бродили по пристани, раздавались выстрелы. Один молодой казак на самой пристани поглаживал лошадь. Видно, он прощался с ней, надеясь отплыть в заморские страны. «Что, брат, с домашним конем никак не расстанешься?» — спросил я его. Ничего не ответил мне казак. Только прижался щекой к голове коня и даже глаза закрыл. «А ты пристрели его», — посоветовал я казаку. Он посмотрел на меня и сказал с угрюмой надеждой: «Нехай живет, може, когда еще и свидимся». Вы поняли? И этот казак, с винтовкой за плечами и шашкой на боку, в длинной шинели, должен зачем-то оставить свою землю, своего коня и куда-то плыть на иностранном корабле. Зачем?

Вехов помолчал в тяжком раздумье, потом закончил свою мысль:

— С великим трудом, тыча дулом нагана в толпе, я пробрался на посудину и с борта наблюдал за тем казаком. Потеряв всякую надежду пробраться даже к трапу, он отошел в сторону, бросил винтовку и шашку на мостовую, вернулся к коню и повел его за собой. Домой...

— А может, не домой? — вставил Гуляев.

— Домой, — твердо сказал Вехов. — А я вот смалодушничал. Но вернусь. Можешь донести на Семена Вехова, что он седьмого ноября при выходе с концерта, устроенного репатриационной комиссией в саду Пти-Шан в честь годовщины Красного Октября, имея на груди красный бант, был задержан турецкими филерами. После ареста меня препроводили в полицейский участок Галат-Сарай. Я рассчитывал, что меня посадят на пароход «Эльбрус» и отправят домой, а угодил на двадцать семь суток под стражу, причем на допросах меня обвиняли в большевистской пропаганде. На двадцать восьмой день нашел за двенадцать бумажных турецких лир поручителя-турка и был освобожден. В том же помещении со мной находились еще четверо. На них турецким сыском был дан подобный же материал. Понимаете, что с нами происходит?

Вехов довольно подробно рассказывал об активности французов в Константинополе. По его словам, их разведывательный аппарат разделен на два отделения: фильтрационное — для желающих выехать во Францию и разведывательное — для работы на Северном Кавказе.

Фильтрационное отделение находится в здании французского консульства. Во главе стоит капитан Жоссе, помощник у него некий Лиманский, худощавый блондин в пенсне. В фильтрационном отделении работает осетин Багреев, который говорит с сильным акцентом. Из двух ближайших сотрудников Жоссе Вехов назвал армянку Фросю.

Разведывательным отделением руководит капитан Лобер, проживающий недалеко от Пти-Шан. Оперативной частью ведает грузинский князь Амираджави. Направление его работы — Северный Кавказ, снабжение банд оружием и деньгами.

Заброска агентуры происходит на побережье между Батумом и Поти. Многих агентов французская разведка вербует в русских лагерях в Константинополе. По слухам, недавно послали несколько человек, но они побоялись высадиться.

Когда речь зашла на извечную тему военных — о службе, о полках, дивизиях и знакомых офицерах, Гуляев сказал, что имел счастье служить под началом самого Сеоева и что лучшего полкового командира он не знает.

— А кто такой, этот Сеоев? — равнодушно поинтересовался Вехов.

— Полковник. Кстати, на дружеской ноге с Вдовенко, атаманом. Думаю воспользоваться этой цепочкой. Как, по-вашему?

— Придется сначала добыть визу на въезд в Сербию. Он теперь там.

— Не может быть.

— Уверяю, что это так. Здесь его нет.

Перед тем как расстаться с хорунжим, Гуляев, проникшись доверием, осторожно посоветовал ему пробираться на родину.

— А ты? — без всякого подозрения посмотрел тот на Гуляева, видимо, рассчитывая найти в нем напарника.