Верити слабо ахнула. Пираты? Грабители? Похоже, Макс изо всех сил старался не рассмеяться.

— Ричард преувеличивает, — сказал он. — Только первый из графов был именно таким злодеем. Все прочие из нас вполне респектабельны.

— Понятно, — ответила Верити, пытаясь вернуть себе дыхание. Она сделала отчаянную попытку вернуть и присутствие духа. — Тогда… тогда я предлагаю очистить сомнительную репутацию вашего предка, чтобы еще более вас вдохновить.

— Прекрасно, — заметил Ричард. — Немного вдохновения ему не помешает. Но если уж об этом зашла речь, не могли бы вы в качестве подарка на день рождения найти предмет более вдохновляющий, чем моя бедная персона?

Жаркий румянец окрасил щеки Верити.

— Я знаю, что получилось не очень хорошо, но…

Макс прервал ее спокойным тоном:

— Получилось именно так, как надо. Хотя, должен сказать, Ричарду с портретом собак повезло больше. — Его улыбка наполнила ее теплом. — Спасибо. Кстати, вы должны сообщить мне, когда ваш день рождения.

Ее день рождения. Нож и вилка со стуком выпали из ее рук.

— Я… нет. Нет, у меня нет дня рождения.

— Ну как это. Конечно же есть. У каждого человека есть…

— Нет! — Она изо всех сил сдерживалась, чтобы голос ее не дрожал. — Пожалуйста. Я терпеть не могу лишней суеты. Пожалуйста, Макс.

— Но…

— Верити, я так понял, что ваш отец был полковником Макса, — вмешался Ричард.

Верити облегченно кивнула. Все было лучше, чем объяснять Максу, почему у нее больше нет дня рождения.

— Наверное, он был достаточно крепким парнем, чтобы держать Макса в узде. Макс всегда говорил, что тот был отличным офицером. Жаль, что я никогда не встречался с ним. Тем более не поблагодарил его за спасение жизни Макса…

— Заткнись, Рикки. — Рычание Макса Верити едва услышала.

Она медленно замерзала изнутри, как будто глубокая рана все расширялась, истекая холодом… виной… гневом… и горьким стыдом, полосовавшим ее, как зазубренный ледяной нож.

Ее отец спас жизнь Макса. А она вначале разрушила, а затем забрала его жизнь. Из-за своего дня рождения. Что-то она ответила сейчас, понятия не имея, что именно. Было достаточно трудно просто контролировать голос, не дать ему дрогнуть, выразить чувства, и она уже не могла слышать собственные слова. От смущения ее щеки побагровели.

Ричард продолжал, как будто ничего не замечая:

— И Макс всегда говорил, что ваш отец мог разбить его наголову, играя в шахматы. Скажите, он научил вас играть?

Внутренне вздрогнув, Верити кивнула.

— Отлично, — сказал Ричард. — В таком случае вы можете сыграть со мной пару партий.

— Я… да, конечно…

Могла ли она играть в шахматы, не вспоминай об отце? Не вспоминая тех ужасных играх сразу после его возвращения, когда он еще прилагал усилия, чтобы держать себя в руках, когда он еще мог смотреть на нее. Просто смотреть. Прежде чем вдруг смел с доски фигуры и ушел прочь.

Она крепко сцепила руки, чтобы не было заметно, что они дрожат. Ричард весело говорил о шахматах, постепенно ее смятение улеглось, и она подняла взгляд.

Горящие глаза Макса пристально смотрели на нее, его лоб перерезала морщина. Его губы были крепко сжаты, словно она вновь разгневала его. Ледяной нож безжалостно повернулся в ране. Если бы он знал, что она сделала, гнев перерос бы в откровенное отвращение.

Через три часа после того, как лег, Макс по-прежнему делал вид, что читает в постели. Некоторое время назад он замер, пытаясь вспомнить название книги. Слова закружились у него перед глазами, когда он, наконец, признал свою ошибку. Он никогда не должен больше целовать ее. Ни в кладовой и, конечно, ни у двери ее спальни три часа назад. Часы на камине пробили, безжалостно поправив его.

Ну что ж! Три с четвертью часа назад! Кто бы считал…

Он считал. Каждую минуту боли и тоски он ощущал с отчаянием, как пожизненное заключение.

Чувство вины не спасало. Он чертовски хорошо сознавал, что она поняла и ответила на его желание.

Сегодня он, наконец, видел реальную Верити. Она хохотала над пустяками. Ела, не заставляя себя, и уже не казалось, что она с трудом глотает каждый кусочек. С болью он понял, что никогда прежде не видел ее полностью счастливой. Сегодня вечером в глазах ее не таилась тень.

Но все тени и страхи мгновенно вернулись от простого упоминания о ее отце. Ей было стыдно.

Скотт не заслужил этого. Он заслужил, чтобы его дочь вспоминала о нем с гордостью, а не со стыдом. Он поговорит с ней завтра, откроет ей глаза, напомнит ей о том, каким человеком был ее отец.

Завтра, завтра…

Так что же он делает у двери между их спальнями, положив руку на дверную ручку?

Она сидела и писала за старым дорожным бюро своего отца. Он улыбнулся, вспомнив, как бессчетное число раз приходил докладывать полковнику Скотту и видел его работающим за ним. Типичное офицерское бюро с выступающей секцией, образующей небольшой письменный стол. Потертая древесина балтийской сосны и тусклая латунь уголков вносили неуместную ноту в роскошь комнаты.