Стихотворения. Четыре десятилетия
вернуться

Кушнер Александр Семенович
Шрифт:

Но и в самом легком дне…

Но и в самом легком дне, Самом тихом, незаметном, Смерть, как зернышко на дне, Светит блеском разноцветным. В рощу, в поле, в свежий сад, Злей хвоща и молочая, Проникает острый яд, Сердце тайно обжигая. Словно кто-то за кустом, За сараем, за буфетом Держит перстень над вином С монограммой и секретом. Как черна его спина! Как блестит на перстне солнце! Но без этого вина Вкус не тот, вино не пьется.

Два лепета, быть может бормотанья…

Два лепета, быть может бормотанья, Подслушал я, проснувшись, два дыханья. Тяжелый куст под окнами дрожал, И мальчик мой, раскрыв глаза, лежал. Шли капли мимо, плакали на марше, Был мальчик мал, куст был намного старше, Он опыт свой с неведеньем сличил И первым звуками мальчика учил. Он делал так: он вздрагивал ветвями И гнал их вниз, и стлался по земле, А мальчик тоже пробовал губами, И выходило вроде «ле-ле-ле» И «ля-ля-ля». Но им казалось: мало! И куст старался, холодом дыша, Поскольку между ними не вставала Та тень, та блажь, по имени душа. Я тихо встал, испытывая трепет, Вспугнуть боясь и легкий детский лепет, И лепетанье листьев под окном – Их разговор на уровне одном.

То, что мы зовем душой…

То, что мы зовем душой, Что, как облако, воздушно И блестит во тьме ночной Своенравно, непослушно Или вдруг, как самолет, Тоньше колющей булавки, Корректирует с высот Нашу жизнь, внося поправки; То, что с птицей наравне В синем воздухе мелькает, Не сгорает на огне, Под дождем не размокает, Без чего нельзя вздохнуть, Ни глупца простить в обиде; То, что мы должны вернуть, Умирая, в чистом виде, – Это, верно, то и есть, Для чего не жаль стараться, Что и делает нам честь, Если честно разобраться. В самом деле хороша, Бесконечно старомодна, Тучка, ласточка, душа! Я привязан, ты — свободна.

Какая разница…

Какая разница, Чем мы развлечены: Стихов нескладицей? Невнятицей волны? Снежком, нелепицей? Или, совсем как встарь, Стеклянной пепельницей, Желтой, как янтарь? Мерцаньем полнится И тянется к лучам… Имел я, помнится, Внимание к вещам. И критик шелковый Обозначал мой крен: Ларец с защелками И Жан Батист Шарден. Все это схлынуло. Стакан, графин с водой Жизнь отодвинула Как бы рукой одной. Смахнула слезы с глаз, Облокотясь на стол. И разговор у нас Совсем иной пошел.

Среди знакомых ни одна…

Среди знакомых ни одна Не бросит в пламя денег пачку, Не пошатнется, впав в горячку, В дверях, бледнее полотна. В концертный холод или сквер, Разогреваясь понемногу, Не пронесет, и слава богу, Шестизарядный револьвер. Я так и думал бы, что бред Все эти тени роковые, Когда б не туфельки шальные, Не этот, издали, привет. Разят дешевые духи, Не хочет сдержанности мудрой, Со щек стирает слезы с пудрой И любит жуткие стихи.

РАЗГОВОР

Мне звонят, говорят: — Как живете? — Сын в детсаде. Жена на работе. Вот сижу, завернувшись в халат. Дум не думаю. Жду: позвонят. А у вас что? Содом? Суматоха? — И у нас, — отвечает, — неплохо. Муж уехал, — Куда? — На восток. Вот сижу, завернувшись в платок. — Что-то нынче и вправду не топят. Или топливо к празднику копят? Ну и мрак среди белого дня! Что-то нынче нашло на меня. — И на нас, — отвечает, — находит. То ли жизнь в самом деле проходит, То ли что… Я б зашла… да потом Будет плохо. — Спасибо на том.

Он встал в ленинградской квартире…

Он встал в ленинградской квартире, Расправив среди тишины Шесть крыл, из которых четыре, Я знаю, ему не нужны. Вдруг сделалось пусто и звонко, Как будто нам отперли зал. — Смотри, ты разбудишь ребенка! – Я чудному гостю сказал. Вот если бы легкие ночи, Веселость, здоровье детей… Но кажется, нет средь пророчеств Таких несерьезных статей.

Когда тот польский педагог…

Когда тот польский педагог, В последний час не бросив сирот, Шел в ад с детьми и новый Ирод Торжествовать злодейство мог, Где был любимый вами бог? Или, как думает Бердяев, Он самых слабых негодяев Слабей, заоблачный дымок? Так, тень среди других теней, Чудак, великий неудачник. Немецкий рыжий автоматчик Его надежней и сильней, А избиением детей Полны библейские преданья, Никто особого вниманья Не обращал на них, ей-ей. Но философии урок Тоски моей не заглушает. И отвращенье мне внушает Нездешний этот холодок. Один возможен был бы бог, Идущий в газовые печи С детьми, подставив зло под плечи, Как старый польский педагог.